Активно развивая драматическую составляющую фильма, Наката не забывает и о жанровой принадлежности, апеллируя, как уже было сказано, к психологическому страху. Антураж картины обманчиво прост и лаконичен: действие развивается в обычном многоквартирном доме, дорогостоящие спецэффекты отсутствуют, локации скромны и однообразны. Однако подобная неброскость визуального стиля оказывается максимально результативной для аудитории, поскольку режиссеру удается передать главное — гнетущее состояние одиночества в урбанистической среде. Несмотря на то, что дом расположен в густонаселенной местности, изнутри он кажется настоящим бетонным лабиринтом, где героиня сама начинает чувствовать себя призраком, отрезанным от цивилизации и жизни. Бесконечные серые коридоры, похожие друг на друга, настолько пропитаны осязаемой угрозой, что любое пребывание Ёсими вне стен своей квартиры каждый раз вызывает подспудную тревогу у зрителя. Не кажется надуманным или неправдоподобным инцидент с цистерной на крыше — достаточно вбить в поисковике фразу «смерть Элизы Лэм» и прочитать про таинственные события, случившиеся с канадской туристкой в 2013 году.
Но особо важным элементом, создающим атмосферу и оказывающим необходимое воздействие на эмоции зрителя, является великолепная музыка Кэндзи Каваи. На протяжении большей части фильма она представляет собой жуткую басовую какофонию, отдельные сэмплы которой напоминают либо эхо из старого колодца, либо звуки из океанских глубин, словно сам дом уже давно погребен под толщей воды. Наибольшую силу саундтрек обретает в кульминационной сцене, которую Наката ставит с определенной долей необходимого пафоса и этим превращает финал картины в «высокую трагедию». Тревожное состояние, не покидающее публику с самого начала фильма, заставляет понять, что подобные истории никогда не заканчиваются хэппи-эндом, но все равно тот катарсис, с которым Наката преподносит точку невозврата в отношениях Ёсими, Икуко и Мицуко, поражает. Мелодия Каваи из зловещего низкочастотного гула вдруг превращается во взрывную драматическую симфонию, она больше не призвана нагнетать напряжение, уступая дорогу новым слезам, но уже не экранным, а зрительским.