В Москве образца 1966 года объявился горе-пикаро, смахивающий и на чаплинского Бродягу, и на князя Мышкина из «Идиота» Достоевского, и на Дон Кихота, вместо коня Росинанта оседлавшего мосфильмовскую «Волгу» ГАЗ-21. Эдакий «Робин Гуд нашего времени», который угоняет машины жуликов, что живут на нетрудовые доходы, перепродает краденые легковушки жуликам понаглее, а навар переводит в детские дома. Фамилия у благородного вора — Деточкин, а играет его «Гамлет всея Союза» Иннокентий Смоктуновский, даже в картине Рязанова вынужденный изображать принца датского. Ведь главный (анти)герой «Берегись автомобиля», экс-шофер, действующий страховой агент и лихой автоугонщик, на досуге играет в народном театре, не поверите, Гамлета. Более того, в той же труппе числится следователь Подберезовиков (Олег Ефремов), которому и поручено расследовать дело о таинственном воришке. Вот она, концентрированная ирония судьбы по Эльдару Рязанову.
История эта родилась из городской легенды, которую режиссер слышал от разных людей в столице, в Ленинграде, даже в Одессе. Не просто бродячее сказание, а национального масштаба обертон, который идеально лег на гармонику шумных московских улиц. Тех самых, где табачные ларьки стояли на каждом углу и, коли «Беломор» не завезли, то приходится затариваться сигаретами «Друг»: 30 копеек пачка, с собачкой на этикетке. Правда, закадровый нарратор, озвученный Юрием Яковлевым, намекает, что действие фильма разворачивается «неизвестно где», да только виды оживленной Варварки и Сретенских ворот не обманут прозорливого москвича.
Да, это она самая, Белокаменная, Нерезиновая, Первопрестольная, Златоглавая. Застывшая во времени, когда кассиров просили товар не «пробить», а «выписать». Москва, по которой еще не прошелся хуциевский «июльский дождь» — главная метеорологическая метафора эпохи открытости и всепрощения. Монохромная, самую малость придурковатая Москва Рязанова, которая смогла переварить Калатозова с Данелией, но пала перед стилистическими заискиваниями Эльдара Александровича. Как пить дать, на стене в кабинете мента-театрала вместо портрета Дзержинского будет висеть картина с увешанным медалями Станиславским. При любой погоде да при любом раскладе герои будут облачены в грузные тренчкоты и шляпы-стетсоны, словно нечистые на руку парижане из «Стукача» Жан-Пьера Мельвиля. У Хичкока подглядим погони, у Уэллса — светотень и панорамы, у Жюля Дассена — строптивую пейзажность и натурные съемки.