Главная проблема заключается в том, что культ успеха, зачастую находящий материальное воплощение в денежном счете, старается замаскировать негативную работу денег – постоянный риск быть вытесненным с игрового поля более сильным игроком. Долг – основной механизм капитализма, позволяющий требовать средства у будущего, даже если это поставит на кон само будущее. В обществе спектакля любые массовые виды развлечений (спорт, в том числе), кроме очевидной монетизации, чаще всего, репрезентируют конкурентный дух экономики. В фильме братьев Сэфди простенький монтаж связывает, пусть и не критически, теневую сторону общества эмоционального потребления, в основе которого лежит все тот же варварский принцип эксплуатации, представленный через привычные для американского кино метки «расовой политики», и экранное развлечение, становящееся год от года все более иммерсивным.
Пока чернокожие работники в Африке вкалывают за копейки, еврейский делец в Америке старается продать втридорога добытый ими камень – и считает, что таким образом делает им честь, обеспечивая средствами к существованию. Опал должен попасть в руки другого афроамериканца – звезды баскетбола; без этого камня он больше не может надеяться на свои силы и умение в игре. По-настоящему захватывающие сцены фильма – это наблюдение за игрой, иммерсивность которой усиливается, благодаря ставке, сделанной Говардом. Экономический цикл современного капитализма (дешевый труд периферии как залог стабильной работы потребительской экономики развитых стран), наглядно показан Сэфди, но не концептуализирован, так как в центре внимания режиссеров оказывается риск, связанный с успехом – возможностью доказать право на проявление воли. Именно этот фактор и обеспечивает эффект «сердечного приступа», на который любят обращать внимания американские критики и рядовые зрители, без попытки проанализировать его как соответствующую современному экономическому укладу форму человеческой чувственности.
Судьба Говарда, добившегося признания удачи и, таким образом, «уделавшего» всех своих обидчиков (и даже избежавшего наследственной болезни желудка), прочитывается как ирония, где раньше у Сэфди было задумчивое молчание и льющаяся через титры непрерывным потоком жизнь. В «Неограненных драгоценностях» река человеческой жизни замирает, оставаясь где-то внутри тела Ратнера угасающим космосом безличных узоров, в которых больше нельзя прочесть ни целей, ни устремлений. Одна немая однородность неживых предметов, возможно, неосознанно иллюстрирующая новую на Западе объектно-ориентированную онтологию, уравнивающую все виды объектов (и человека тоже) в рамках хаотичной социальной «сборки», лишенной господствующей сущности и, следовательно, идеи.