Кинотексты
Молодые авторы о кино
СОФЬЯ ШЕНГЕЛИЯ | 12 МАРТА 2024
ЗОНА ИНТЕРЕСОВ: ПОВСЕДНЕВНОСТЬ ЗЛА
Идиллия дома, ад за забором
ЗОНА ИНТЕРЕСОВ: ПОВСЕДНЕВНОСТЬ ЗЛА
СОФЬЯ ШЕНГЕЛИЯ | 12.03.2024
Идиллия дома, ад за забором
ЗОНА ИНТЕРЕСОВ: ПОВСЕДНЕВНОСТЬ ЗЛА
СОФЬЯ ШЕНГЕЛИЯ | 12.03.2024
Идиллия дома, ад за забором
НАШИ СОЦСЕТИ
Режиссер: Джонатан Глейзер
Страны: Великобритания, США, Польша
Год: 2023
Джонатан Глейзер — режиссер и клипмейкер, за последние двадцать три года продемонстрировавший зрителю всего четыре полнометражных фильма, из которых «Зона интересов» — последняя его работа. Завоевавшая «Гран-при» на 76-м Каннском кинофестивале и «Оскар» за «Лучший иностранный фильм» 2024 года, кинокартина посвящена теме, кажется, уже множество раз обговоренной и застрявшей в вынужденных рамках дидактических ожиданий. Но если обычно сюжет отсылает к одной и той же истории, не предоставляется ли в таком случае режиссеру возможность подобрать для нее тот киноязык, что будет способен дать на общеизвестный вопрос не новый, но хотя бы иначе сформулированный ответ?
Страны: Великобритания, США, Польша
Год: 2023
Джонатан Глейзер — режиссер и клипмейкер, за последние двадцать три года продемонстрировавший зрителю всего четыре полнометражных фильма, из которых «Зона интересов» — последняя его работа. Завоевавшая «Гран-при» на 76-м Каннском кинофестивале и «Оскар» за «Лучший иностранный фильм» 2024 года, кинокартина посвящена теме, кажется, уже множество раз обговоренной и застрявшей в вынужденных рамках дидактических ожиданий. Но если обычно сюжет отсылает к одной и той же истории, не предоставляется ли в таком случае режиссеру возможность подобрать для нее тот киноязык, что будет способен дать на общеизвестный вопрос не новый, но хотя бы иначе сформулированный ответ?
В роскошном доме с прекрасным просторным садом живет семья. Мать, отец и их пятеро разновозрастных детей: двое сыновей и трое дочерей. В высоком богатом здании семья живет не одна. У них есть прислуга: молодые девушки, женщины, мужчины, помогающие матери семейства по хозяйству, возящиеся вместе с ней в саду и приглядывающие за подрастающими детьми. Большая немецкая семья обожает проводить время на свежем воздухе. В свободное время они выбираются к реке или устраивают небольшие торжества возле бассейна, сооруженного прямо посреди чудесного сада. Жизнь дружной семьи идет своим чередом. Обустраивая свое настоящее, они с уверенностью вглядываются в уже поблескивающее впереди спокойное безбедное будущее. Не мечтают, но грезят вполне исполнимыми счастливыми планами. Со стороны может показаться, что эта крепкая семья — замечательный пример для подражания, однако есть один нюанс. Это семейство носит фамилию Хёсс, его отец — комендант Освенцима, а дом его возведен прямо по ту сторону стены самого концентрационного лагеря.
История человечества предлагает множество сюжетов, говорить о которых необычайно трудно, и чем свежее трагическая история, тем сложнее подбирать слова для ее обсуждения. Холокост — это тема, давно выбравшаяся за границы одного исторического периода или самой науки истории. Еще с уверенной руки Ханны Арендт самым знаковым образом были подняты вопросы в первую очередь этического характера, так и застывшие на грани между тем, что должно быть придано обсуждению, а что — принято с догматической точки зрения. И необходимая деликатность в разговоре, как это нередко бывает, указала на целесообразность поиска релевантных способов его реализации. На поиск того языка, которому удастся объединить в себе как демонстрацию первородного ужаса, что не должен быть когда-либо повторен, так и сохранить запечатленность происходившего в действительности. Удастся показать зло в его самой неприкрытой форме, напоминая о том, что единожды произошедшее вполне способно случиться вновь — просто потому, что и в прошлый раз оно было устроено самыми обыкновенными людьми.
История человечества предлагает множество сюжетов, говорить о которых необычайно трудно, и чем свежее трагическая история, тем сложнее подбирать слова для ее обсуждения. Холокост — это тема, давно выбравшаяся за границы одного исторического периода или самой науки истории. Еще с уверенной руки Ханны Арендт самым знаковым образом были подняты вопросы в первую очередь этического характера, так и застывшие на грани между тем, что должно быть придано обсуждению, а что — принято с догматической точки зрения. И необходимая деликатность в разговоре, как это нередко бывает, указала на целесообразность поиска релевантных способов его реализации. На поиск того языка, которому удастся объединить в себе как демонстрацию первородного ужаса, что не должен быть когда-либо повторен, так и сохранить запечатленность происходившего в действительности. Удастся показать зло в его самой неприкрытой форме, напоминая о том, что единожды произошедшее вполне способно случиться вновь — просто потому, что и в прошлый раз оно было устроено самыми обыкновенными людьми.
Для достижения наиболее действенного кинематографического эффекта гораздо удобнее демонстрировать катастрофу глазами оказавшейся в ее эпицентре жертвы, однако Глейзер выбирает для себя путь более опасный, предлагая зрителю взглянуть на трагедию через призму ее устроителей. Опасный, потому что всегда грозящий спутать беспристрастность с циничностью. По большому дому коменданта Хёсса и территории семейного сада расставлены камеры. Не подглядывающие, а наблюдающие. Фиксирующие события с объективной строгостью, подмечающие тщательно выстраиваемую в кадре жизнь такой, какая она есть. Повседневная. Будничная. Не позабывшая о раскинувшемся по соседству сотворенном ею ужасе, но с поспешной готовностью пользующаяся предоставляемыми им благами самого сомнительного происхождения из всех возможных. Не в этом ли и заключается самая суть недопустимой, но допущенной трагедии? Ее зло не носило закругленных рогов и копыт, говорило с жертвами на одном языке и обладало примерно теми же общечеловеческими и семейными ценностями.
Согласно некоторым научным исследования, до 90% информации об окружающем мире человек получает благодаря зрению. В связи с этим нет ничего удивительного в том, что кинематограф в первую очередь воспринимается как визуальное искусство: немалое количество внимания его создателями уделяется постановке и устройству подходящего кадра, в то время как аудиальная составляющая фильма в подавляющем числе случаев удостаивается в лучшем случае хорошего саундтрека. Однако «Зона интересов» — это кинокартина, которая, вдруг сделавшись абсолютно немой, мгновенно потеряла бы то не видимое, но слышимое, что удачно выделяет ее на фоне прочих снятых на эту тему (за что также получила «технический» «Оскар» в 2024 году). Звук. Гулкий, подавляющий, утробный — именно им и непроглядно черным экраном предваряется и закрывается фильм о семье одного из видных устроителей Холокоста. Звук пугающий, на протяжении всей картины скрывающийся за выверенным изображением, но никогда не покидающий беспомощно наблюдающего за ним зрителя — благодатная тишина накрывает в тот единственный момент, когда зло вынуждено уступить место чему-то другому. Но что это? Быть может, совесть, пытающаяся напомнить о себе тем, кто из человеческого не потерял разве что собственное лицо?
Согласно некоторым научным исследования, до 90% информации об окружающем мире человек получает благодаря зрению. В связи с этим нет ничего удивительного в том, что кинематограф в первую очередь воспринимается как визуальное искусство: немалое количество внимания его создателями уделяется постановке и устройству подходящего кадра, в то время как аудиальная составляющая фильма в подавляющем числе случаев удостаивается в лучшем случае хорошего саундтрека. Однако «Зона интересов» — это кинокартина, которая, вдруг сделавшись абсолютно немой, мгновенно потеряла бы то не видимое, но слышимое, что удачно выделяет ее на фоне прочих снятых на эту тему (за что также получила «технический» «Оскар» в 2024 году). Звук. Гулкий, подавляющий, утробный — именно им и непроглядно черным экраном предваряется и закрывается фильм о семье одного из видных устроителей Холокоста. Звук пугающий, на протяжении всей картины скрывающийся за выверенным изображением, но никогда не покидающий беспомощно наблюдающего за ним зрителя — благодатная тишина накрывает в тот единственный момент, когда зло вынуждено уступить место чему-то другому. Но что это? Быть может, совесть, пытающаяся напомнить о себе тем, кто из человеческого не потерял разве что собственное лицо?
Концентрационный лагерь и райский сад разделяет высокая стена, способная скрыть от глаз, но не от ушей. Страдание плоти наделяет пространство концлагеря бестелесностью, оно с легкостью перелезает через препятствие и ни на миг не покидает своих создателей. Это не совесть. Это назойливое напоминание о том, что не смотреть на зло недостаточно, чтобы поверить в то, что его не существует для тебя. В «Сыне Саула» Ласло Немеш демонстрирует катастрофу где-то за спиной потерявшего ощущение реальности главного героя: она здесь, она всегда дышит тебе в спину, но твое личное горе позволяет хотя бы ненадолго отвернуться. В «Зоне интересов» катастрофа неинтересна ее персонажам — она существует для зрителя.
И лишь дважды зрителю удается выбраться из ужасающей своим спокойствием кинематографической реальности. В первый раз камера под эффектом негатива наблюдает за редким проявлением человечности — это все та же сцена, в которой вырывающийся из самых глубин ада звук ненадолго умолкает, заменяя какофонию страха выстраданной мелодией. Сцена подчеркнуто потусторонняя, эфемерная, куда больше походящая на прекрасный сон, отдаляющий от пугающей действительности. Во второй же раз зритель оказывается в настоящем. В привычной ему современности. В том времени, в котором он может чувствовать себя в безопасности — зло уже побеждено, а его отголоски выставлены за витринным стеклом. Так в чем разница между тем, кто наблюдает со стороны, потому что привилегирован присматривать за своим детищем, и тем, кого отделяет от трагедии предоставленная десятками лет объективность? У второго все еще есть возможность сделать выбор.
Редактор: Сергей Чацкий
И лишь дважды зрителю удается выбраться из ужасающей своим спокойствием кинематографической реальности. В первый раз камера под эффектом негатива наблюдает за редким проявлением человечности — это все та же сцена, в которой вырывающийся из самых глубин ада звук ненадолго умолкает, заменяя какофонию страха выстраданной мелодией. Сцена подчеркнуто потусторонняя, эфемерная, куда больше походящая на прекрасный сон, отдаляющий от пугающей действительности. Во второй же раз зритель оказывается в настоящем. В привычной ему современности. В том времени, в котором он может чувствовать себя в безопасности — зло уже побеждено, а его отголоски выставлены за витринным стеклом. Так в чем разница между тем, кто наблюдает со стороны, потому что привилегирован присматривать за своим детищем, и тем, кого отделяет от трагедии предоставленная десятками лет объективность? У второго все еще есть возможность сделать выбор.
Редактор: Сергей Чацкий
Понравился материал?
Поддержать «Кинотексты»
Любое Ваше пожертвование поможет развитию нашего независимого журнала.
