Новый фильм каннской призерки Селим Сьяммы, награжденный пальмовой ветвью за лучший сценарий, условно можно описать с помощью нескольких смысловых пар слов: огонь и океан, лето и осень, муза и художник, безмолвие и понимание, любовь и общество. Причем последнюю – явно неустойчивую – следовало бы уточнить еще одной: «женщины и мужчины».
Все эти элементы визуального языка картины, сосуществуя на экране, не противопоставляются друг другу, как это принято в классической сценарной структуре, а сохраняют автономию, чтобы вновь и вновь перетекать в свою противоположность – и обратно. Главным связующим звеном между ними вместо традиционного «Большого Другого» выступает память, которая тематизируется главными героинями в немногочисленных диалогах и, кроме того, прямо овеществляется в портретной живописи. Взгляд художницы на холст и рождающиеся на нем образы связывают нашу эпоху с контекстом истории XVIII века – эпохи Великой Революции – больше, чем пышные дамские платья и дворянские замки, поскольку через них на поверхности изображения проступает шифр. Он необходим героиням как воздух, общее время и безопасное пространство, чтобы сохранить нетронутой чужим невежеством любовную тайну, которой с присущей принципиальному человеку скромностью (формальным аскетизмом) делится со зрителями режиссер.
Замечу, что среди отечественных критиков принято говорить о «Портрете…», как об исключительном примере хорошего феминистского кино, опосредующим традиционное замалчивание истории женщин – с чем нельзя не согласиться, но только при условии, что мы не станем ограничивать содержание фильма одним «социальным заказом». Самостоятельное существование у Сьяммы ведут все вещи, попадающие в кадр, будь то скалистые берега, темные коридоры, призраки будущего, или сами картины. Вокруг знаков вещей режиссером фиксируется почти метафизическое узнавание, являющееся важнейшим условием любви: вспомним, как язык пламени зажигает сердце незаконченного портрета или тонкая ткань шарфа скрывает губы любимой, подчеркивая их выпуклую форму и контуры.