МИХАИЛ СТРЕЛКОВ | 26 МАЯ 2020

ПЕПЕЛ И АЛМАЗ: МЕЖДУ СТАРЫМ И НОВЫМ

Гуманистический настрой, дегероизация и размышления о выборе в пользу свободы народа или свободы личности

ПЕПЕЛ И АЛМАЗ: МЕЖДУ СТАРЫМ И НОВЫМ

МИХАИЛ СТРЕЛКОВ | 26.05.2020
Гуманистический настрой, дегероизация и размышления о выборе в пользу свободы народа или свободы личности
ПЕПЕЛ И АЛМАЗ: МЕЖДУ СТАРЫМ И НОВЫМ
МИХАИЛ СТРЕЛКОВ | 26.05.2020
Гуманистический настрой, дегероизация и размышления о выборе в пользу свободы народа или свободы личности
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Режиссер: Анджей Вайда
Страна: Польша
Год: 1958

В 50−60-е авторы обращаются к теме войны в новом для кинопроцесса ключе. Акцент смещается с героических подвигов на истории обычных людей, судьбы которых были уничтожены войной. Это, конечно, «Летят журавли», «Иваново детство» и другие картины этих лет. В странах соцлагеря происходили похожие процессы, связанные с дегероизацией, которые напрямую зависели от строгости режима. Но после ввода танков в Прагу в 1968, возобновилась практика цензуры и отмены проката готовых картин.

Снятый в 1958 фильм «Пепел и алмаз» успел вскрыть важные для польского народа темы, созвучные не только общему гуманистическому настрою фильма Калатозова, но и внутренним конфликтам Польши, переходящей под управление то одной, то другой империи на протяжении многих лет задолго до Второй Мировой войны.
Мацек — молодой борец сопротивления — по неудачной наводке или скорее судьбоносной случайности убивает простых рабочих вместо партийного секретаря пана Щуки. Продолжая слежку, он влюбляется в буфетчицу Кристину, с которой вынужден расстаться, чтобы закончить начатое дело. Его выбор — честь или любовь. С одной стороны, освобождение Польши от кого бы то ни было. С другой стороны, подлинное чувство, над которым не властно время, с которым можно начать разговор о спокойствии и наследии. Обе стороны ведут к свободе через значения нарративных и визуальных объектов: свободе народа или свободе духа. Но каждая из сторон исключает другую. Мацек выбирает Польшу. Финал можно интерпретировать как авторскую оценку этого выбора, Мацек погибает, так ничего после себя и не оставив, умирает от рук других поляков.

Изначально, считывается антитеза между старой и новой Польшей. В первой же сцене происходит расстрел в часовне перед распятым Христом. Церкви относятся к старому миру, а убийства — к новому порядку, точнее сказать, к настоящему времени. Что такое святость? Особенно остро этот вопрос звучит ближе к кульминации, когда Кристина ломает каблук, а Мацек чинит его на алтаре с помощью церковного колокольчика. Мацек считает своим долгом помочь любимой девушке в беде, тогда как старики обращают внимание на само место. При этом здесь лежат те самые рабочие из первой сцены, напоминая Мацеку о долге. Религия, как и повстанческое движение, несёт в своём коде освобождение для народа. Сталкиваясь в единстве темы, эти два значения не образуют оксюморона, существуя параллельно, но имея сходные векторы, направленные из прошлого в будущее.
Персонажи существуют в поле памяти о былых временах. Портье вспоминает варшавские сады, а Щука с другом — гулянки. Дома, где скрывается командующий сопротивлением, натирают шпаги (какой дивный анахронизм) и восхищаются парадными портретами родственников. Напившись, люди рассказывают смешные истории, а под утро танцуют парадный полонез, который никому не известен. Память отсылает к наследию; о тебе говорят, значит ты существуешь. Мацек с командующим вспоминают павших товарищей, зажигая «свечи» для каждой души. В этой сцене интерес представляют несколько деталей.

Первая деталь. Анджей, с которым беседует Мацек, не предаётся ностальгии. Он от разговора отказывается, а после сухо называет имена павших братьев по оружию. В системе координат фильма Анджей находится по другую сторону от полюса чувств: он не друг, он старше по званию. И что же останется после Анджея, который выбирает освобождение Польши? Кто о нем вспомнит, если все друзья мертвы? В Анджее нет места чувствам, любую помощь он оказывает в качестве ответной услуги, а аргумент «в память о былых временах» не работает.

Вторая деталь — это «свечи», которые использует Мацек, чтобы почтить друзей. Он поджигает рюмку спирта на каждое имя. Как и раньше, здесь происходит переворачивание святости. Нарративно поведение Мацека оправдано, но для него исконное святое не имеет сакральной значимости. Он помнит о прошлом и стремится в будущее. Для него поджечь рюмку достаточно, чтобы почтить друзей. Так, в Мацеке соединяются две полярности, и из-за этого ему очень тяжело даётся главный выбор.
При этом, веселье не ушло. Работает бар, работает оркестр, у героев красивейший фуршет, некоторые друзья встречаются дома, дети продают на улицах фиалки. В этом празднике находят спасение жители разрушенного города, по которому постоянно маршируют солдаты. Наиболее красивый образ этой темы — полонез, уходящий в утреннее солнце через зеркальный коридор. Этот польский по-происхождению бальный танец обычно открывает бал. Так и колонны (из-за зеркал) персон, заканчивающих под утро свой праздник, начинают бал — нечто большее, где-то в будущем. Утренние лучи дарят зрителям надежду, что поддерживается портье, который поутру расчехляет польский флаг и тоже уходит в залитую Солнцем дверь, под звуки полонеза. В этом танце авторы видят символический выход из военных конфликтов для всей Польши.

День — вечер — ночь — утро. Действие фильма занимает одни сутки, которые после сменятся другими сутками. В этом есть фатальная цикличность. Фатум преследует Мацека. Каждый раз прощаясь с Кристиной, он случайно встречает Щуку. Пока он прячется под лестницей, на него падает тень греческого спирального орнамента. Начатый со смерти, ей же фильм и закончится. Встречая белую лошадь, Мацек не отдаёт себе отчёта в символическом значении её появления — скорой смерти. Даже перевёрнутый крест в разрушенной церкви можно истолковать как некий спойлер к финалу: Мацек, как Святой Пётр, не достоин светлой жизни с Кристиной, и этот выбор он совершит добровольно. Честь и слово не позволяют ему оставить дело незаконченным, и к хрупким домашним фиалкам дороги назад уже нет.

Правильно замечает Щука: когда в твоем теле оказывается пуля, уже не важно, немецкая она или английская. Герои не артикулируют, за что сражаются. Это подразумевается. Сама война словно стала необходимостью. Сражения лишены возвышенного военного пафоса, они совершаются в тени, засаде. Планы проговариваются в душных темных помещениях, где тесно и не хватает воздуха. Анджей и Мацек решают вопросы в баре у открытого окна, наблюдая за ногами прохожих. А Анджей со своим начальником обсуждает планы в тёмном пустом помещении типа чердака. Но авторам не важны причины и мотивы, важна сама суть войны, которая не прекратилась с победой над нацистами. На эту оценку указывает метафора с мотыльком, ударяющимся об лампу в комнате, где проходит допрос повстанца. Освободители сопоставляются с этим мотыльком, они летят в ночи к электрической лампе, свет которой представляется им свободой.
Другой выбор делает Щука. Его герой — стойкий советский секретарь, спящий с пистолетом наготове. К такому бы Мацек никогда не смог подобраться. Но когда Щуке докладывают, что его сын пойман вместе с восставшими, секретарь остаётся ментально обезоружен, уязвим. Он тревожно ходит, он выходит на пустую ночную улицу, не дождавшись машины с охраной. Поддавшись чувствам, он был настигнут Мацеком. Благодаря пану Щуке, значение чувствительности теряет морализаторскую окраску, становится более комплексной и противоречивой стороной конфликта фильма.

Печально, что в Мацека стреляют поляки, и что Мацек стреляет в поляков. Но утро обязательно наступит и в воздухе зазвучит полонез, а под пеплом вдруг засверкает гранями алмаз — заря вечной победы.

Редактор: Лена Черезова
Автор журнала «Кинотексты»
Понравился материал?
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Поддержать «Кинотексты»
Любое Ваше пожертвование поможет развитию нашего независимого журнала.
Made on
Tilda