ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ: ЛЮБИМОМУ СЫНУ

Два с половиной часа по сценарию Аркадия Стругацкого наполнены чистым эстетством и духовными исканиями. Хотя нет, искания уже позади, остались лишь духовные находки. Последний фильм Тарковского — это сборник философских размышлений и бесконечных разговоров — сборник куда более мизантропичный, чем все предыдущие. Ощущение тупика, в который загнало себя человечество, заставляет персонажей выбираться на природу, на просторы скандинавских фьордов (в реальности — островов), чтобы хоть здесь эту тупиковость не ощущать. Но фьорд — это тоже тупик, ограниченный морем, и Александру будут сниться ворота, за которыми вместо прохода выложена кирпичная стена, еще одна безысходность. Все устали, а Тарковский устал больше всех. От разговоров, людей и суеты. Идея, что один единственный важный поступок может все изменить — иллюзорна. Окончательной истины нет, не было и не будет. Все умрут. Зато кино останется, потому что оно и есть окончательная истина, выход из тупика и преодоление усталости.

В картине существует и исследуется множество форм жертвоприношения. Подарок, который ты отрываешь от сердца. Природа, которую человек приносит в жертву прогрессу. Уступки, которые мы делаем каждый день ради любимый людей. Искусство и красота тоже требуют жертв. Апокалипсис как жертва Бога и жертва для Бога. Буквальное, вещественное уничтожение благ ради милости высших сил, столь распространенное в мировой культуре. Фильм внезапно обретает актуальность и в контексте пандемии коронавируса. Собравшиеся на день рождения Александра оказываются изолированы в доме перед лицом глобальной катастрофы. Сегодня мы тоже вынуждены жертвовать своим комфортом ради безопасности других людей. «Жертвоприношение» добралось и до нас.

Тем не менее Тарковский уходит все дальше от человечества, все дальше от мира, но все ближе к оказывается к самому себе, своему прошлому и своей трансцендентной сути. Обращается к отцам, так как всегда был открыт к разговору на тему отцовства и отечества. Отчего дома и отцовской любви. Отца-Бога и отца-начала. Отечество и отец сильнее всего повлияли на Тарковского как на художника, но первое от него отказалось, а второй был верен до конца. В «Жертвоприношении» он обращается и к другим своим отцам — учителям и кумирам. Хвалит Андрея Рублева, ужасается Леонардо, молится Богу (при том, что главный герой фильма — не верующий). От Феллини достается узнаваемый образ философа-интеллигента, от Куросавы — постановка кадра, кимоно и японское деревце. От Бергмана — аскетичные северные пейзажи и оператор Свен Нюквист.

При этом мир образов в «Жертвоприношении» не ограничивается мужчинами. Здесь есть место и для фигуры матери, дочери, жены, ведьмы. Женщины для Тарковского значили не меньше, и в этом плане его последний фильм наследует «Зеркалу» и «Ностальгии». Сам Дом здесь показан традиционно, как женская вотчина: кроме домочадцев здесь еще обитают три служанки. Наследие «Ностальгии» заключается еще и во взгляде на мир, разобщенный и лишенный каких-либо ориентиров. Как писала Майя Туровская: «Нарастание мессианского мотива — от исповеди к проповеди, от проповеди к жертве — „сюжет“ всей поздней трилогии Тарковского, доформулированный на Западе как раз потому, что прежнее духовное противостояние героя в условиях богатой потребительской цивилизации с ее вседозволенностью перешло в универсальную мировую скорбь, окрашенную в цвета личной трагедии». Апокалипсис здесь происходит от бездуховности, а не от греховности, и только женской помощью его можно предотвратить.

Помимо самого Апокалипсиса, здесь есть много библейских мотивов, тесно связанных с жертвоприношением. На мгновение всплывает легенда об Аврааме, угадываются аллюзии на историю Марфы и Марии, камера постоянно возвращается к «Поклонению волхвов» Да Винчи — сюжету, в котором мудрецы приносят жертвы младенцу, обреченному на самопожертвование. Даже рабочее название картины цитировало Экклезиаста: «Время разбрасывать камни и время собирать камни» — то есть время разрушать и время строить. Когда дом построен (или в крайнем случае куплен), наступает время его разрушить. Совершенно загадочной остается фигура почтальона Отто, который коллекционирует сверхъестественные происшествия, падает ни с того ни с сего в обморок и пророчит миру избавление. Это юродивый, который не приживается на шведской почве, потому что на его месте должен был быть Анатолий Солоницын. Именно Отто станет той искрой, от которой важен и мотив обновления, перерождения через уничтожение. В каждом апокалипсисе и каждой смерти заложено зерно новой жизни, и в финале режиссер искусно передает это через визуальные образы.

Сны и видения, чудеса и странности преследуют зрителя на протяжении всего фильма. Многие эпизоды вне контекста выглядят совершенно сюрреалистичными. Вот циклопический Александр склонился над миниатюрной копией своего дома, которая окажется подарком на день рождения, а вот отменил атомную войну, переспав (в своем сне?) со служанкой. Об этом редко упоминают, но Тарковский в поздние годы практиковал трансцендентальную медитацию и был посвящен в учение Махариши. Мистицизм, помноженный на христианское восприятие чудес, дает в результате именно такой взгляд на мир. Хотя дело не только в этом, ведь чтобы по-настоящему понять происходящее, нужно в первую очередь завести детей и состариться.