ОТПУСК В ОКТЯБРЕ: ПОВОДЫРЬ

Повторяющийся паттерн настенного ковра — отправная точка. Узорчатое одеяло — путь камеры. Словно конкистадоры Херцога, прокладывающие путь через Андские горы, ползет она по узкой тропе возвышенности спящего тела. Одеяло покрыто арабесками, повторяющимися и множащимися, лишь иногда прерываемыми складками и одиноко опавшими волосами. Волосы женские, длинные, усложняющие и без того выразительный рельеф маршрута. Пройдя до упора — до спящего человека, камера осваивается и выявляет узорчатость и прочих плоскостей окружающего пространства. После установления этого необходимого «дано» раздается резкий стеклянный звук. Девушка приподнимется на кровати, но сон прогнать не сможет и опустится обратно, переходя на новый круг сновидения.

Разбивающейся вазой фильм и закончится. В том же пространстве, но на ином уровне. Вместо узорчатых ковров и такого же одеяла между ними — ковровые картины в рамочках. Эти картины явно взяты из другой вариации комнаты, в их узорах можно считать пятна и линии живописных источников, но важно не то, что они кодируют, а их вариант существования здесь. Так уж «Отпуск в октябре» устроен, что дым сигареты перед камерой на следующем витке повествования оказывается плотным туманом, а пропажа героини из кадра во время прогулки с подругой садит ее в «газель» до съемочной площадки на окраине Петрозаводска.

Если быть точнее, то о пропажах заговорят раньше. В сцене съемок ментовского сериала. И был бы это эпизодец, дополняющий «дано», простой актерской рутиной, перемежающейся грезами о Болливуде, если бы не склейка. План на девушек — план на участкового. «Снято!» Вход в эпизод сериала — выход в фильм. Склейка ракурсов, которой быть не должно, потому что монтаж и съемки — не сходящиеся в одной точке этапы кинопроизводства. И вместо сцены съемок предстает рамочная композиция — фильм в фильме.

Правила игры с форматом здесь только устанавливаются. Вместо кастинга — музыкальный клип с быстрым, ритмизированным монтажом. Такой финт, нарушающий доминирующие длинные планы и кажущееся невмешательство в поведение актера, повторится трижды. Рамка в рамке задаст основное правило существования заболоченного времени «болливудского проекта», скрывающего в себе Игру в кино, где актер, персонаж и зритель фильма сольются в лице малость ошеломленной Светы.

В очередной день, когда должны были быть съемки, но астрологи провозгласили бессобытийность, Свету с напарником по площадке пригласили на Игру. Киномеханик достает бобину с подписью «Отпуск в октябре» и заряжает в проектор. То ли это название советского фильма конца семидесятых, то ли проекта комплементации актера. Все ключевые персонажи съемок (даже помощница режиссера), очистившись от карнавального экстаза, собираются в кинозале и смотрят отрывки, снятые на «Свему», а затем по жеребьевке воспроизводят увиденное в доступных локациях. Выбранный период в истории кино действительно благодатный: фильмы позднего «застоя» обнажают игровые модели социальных функций. Роль типичного гражданина, семьянина и товарища превратила человека в актера, изображающего опостылевшего персонажа. Герои этих фильмов если не сознают себя персонажами, то указания на это часты. В «Осеннем марафоне» Бузыкин помогает с переводом «Горестной жизни плута», сценария фильма-мира, в котором он есть персонаж, то есть читает и переводит свою же историю. Другой фильм того же 79-го, «Отпуск в сентябре», построен как воспроизводимый флэшбэк, в котором возникает попытка воспроизвести еще один флэшбэк, когда супруги играют роли самих себя, но молодых и влюбленных. Все бы ничего, только флэшбэк оказывается невоспроизводим. Жена просит «ради Бога» прекратить, но Бога тогда не было, а значит, не было режиссера-демиурга, способного воссоздать игровую структуру.

Лейбниц, сформулировав закон достаточного основания, постулировал совершенство мира, но не его единственность. Свою «Теодицею» он закончил сном жреца Теодора, в котором мир представился ему как множество потенциально возможных вариантов. Но Бог, создавая мир таким, каков он есть, выбрал лишь наиболее оптимальный из них. Режиссер, всегда симулирующий Бога, всевидящего хозяина своего творения, в «Отпуске в октябре» попускает вожжи и отходит не просто на шаг назад, а моделирует другую систему миростроительства, выводя на передний план не результат, а процесс во всей своей узорчатой множественности. Актерам позволяется менять роли, а иногда даже вовсе выходить из них, комментируя происходящее и высказывая свое мнение. Мир не в единственном оптимальном варианте, а в становлении, где каждый элемент, будь то пространство или персонаж, обнаруживает свое отражение, как камера, расползающаяся на множество потенциальных ракурсов с помощью системы окружающих персонажа зеркал.