Кинотексты
Молодые авторы о кино
Рузанна Арушанян | 27 АВГУСТА 2020
МОРФИЙ: ДЕКАДАНС КАК ВЫСТРЕЛ В ГОЛОВУ
Препарирование сути фильма Алексея Балабанова, который обращается к эпохе упадка начала XX века и наследию Михаила Булгакова
МОРФИЙ: ДЕКАДАНС КАК ВЫСТРЕЛ В ГОЛОВУ
РУЗАННА АРУШАНЯН | 27.08.2020
Препарирование сути фильма Алексея Балабанова, который обращается к эпохе упадка начала XX века и наследию Михаила Булгакова
МОРФИЙ: ДЕКАДАНС КАК ВЫСТРЕЛ В ГОЛОВУ
РУЗАННА АРУШАНЯН | 27.08.2020
Препарирование сути фильма Алексея Балабанова, который обращается к эпохе упадка начала XX века и наследию Михаила Булгакова
— Хорошее...
Хорошее лекарство морфий.
Только мне кажется, Миша...
что мы от него погибнем.
— Глупости, Аннушка.
Это высшая точка проявления
духовной силы человека.
Из фильма «Морфий»
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Поздняя осень 1917 года. Россию сотрясает революция. Но в небольшом уезде под Угличем пока все спокойно. По глухим проселочным дорогам в Марьинскую больницу едет молодой врач Михаил Поляков. Вчерашний студент, знакомый с медициной только теоретически, он сразу сталкивается с трудностями врачебной практики. Его первый же пациент умирает на руках от дифтерии. Медсестра Анна Николаевна делает Полякову сыворотку, чтобы тот не заразился от больного. Но вакцина вызывает сильную аллергию: снять боль помогает целительный укол морфия. Так, врач постепенно становится заложником «лекарства». На первый взгляд кажется, что мораль балабановского «Морфия» проста и избита: о том, что «наркотики — это зло» знает каждый ребенок, да и фильмов на эту тему снято неприлично много: вспомнить только «Кокаин», «Дневник баскетболиста», «Реквием по мечте» или драму о подростках-героинщиках «Мы дети со станции Зоо». И тогда возникает логичный вопрос: зачем смотреть «Морфий»?
A. PRACTICE JOB
Но прежде, чем ответить на него, необходимо вспомнить, что Балабанов, как всякий талантливый художник, повторяться, а тем более повторять, не любил. Значит картина не только о вреде морфия, по крайней мере не только о нем. Фильм проще понять, если попытаться его препарировать, подобно тому, как врач вскрывает тело для установления причины смерти. Сперва необходимо разбить его на части (что, собственно, уже сделано режиссером: Балабанов неслучайно делит фильм на новеллы), затем исследовать каждую. Главу «Первый угол» можно считать боевым крещением Полякова. Оказавшись один на один с умирающим пациентом, юный врач делает все возможное, чтобы спасти его: и даже вырывающаяся изо рта больного рвота не вызывает у него отвращение — Поляков делает искусственное дыхание. Смерть мужика расстраивает его: «Первый пациент, и сразу умер» — говорит врач фельдшеру, нервно затягиваясь папиросой. Но в его признании не чувствуется боли. И в этом — в отношении к пациентам, к врачебному делу — кроется главная разница между булгаковским Поляковым и балабановским. В рассказе врач выступает в роли жестокого судьи над самим собой, каждая неудачная операция заставляет его сомневаться в своем профессионализме, чувство вины мучает даже во время сна:
«Берите у меня диплом, не достоин я его, дорогие коллеги, посылайте меня на Сахалин» — признается он себе после того, как ломает ручку младенцу во время сложных родов. Но раз за разом булгаковский Поляков, несмотря на сомнения и страх, отказываясь от обеда, сна и даже бритья, несется через метель и вьюгу помогать людям. Разумеется, и в фильме герой выполняет свой долг, надо сказать, почти всегда блестяще: и удачный поворот на ножку у мучающейся роженицы, и трахеотомия задыхающемуся ребенку, и спасение молодой красавицы, попавшей в прялку (каждая операция также заключена в отдельную новеллу). Он совершает поистине удивительные вещи, почти воскрешая людей из мертвых, и медсестры только успевают удивляться: «Вы, наверное, много ампутаций делали», восхищенно спрашивает Анна Николавна, не догадываясь, что Поляков взял в руки пилу впервые. Но выполняет талантливый врач свою работу механически, бездушно, без энтузиазма.
«Берите у меня диплом, не достоин я его, дорогие коллеги, посылайте меня на Сахалин» — признается он себе после того, как ломает ручку младенцу во время сложных родов. Но раз за разом булгаковский Поляков, несмотря на сомнения и страх, отказываясь от обеда, сна и даже бритья, несется через метель и вьюгу помогать людям. Разумеется, и в фильме герой выполняет свой долг, надо сказать, почти всегда блестяще: и удачный поворот на ножку у мучающейся роженицы, и трахеотомия задыхающемуся ребенку, и спасение молодой красавицы, попавшей в прялку (каждая операция также заключена в отдельную новеллу). Он совершает поистине удивительные вещи, почти воскрешая людей из мертвых, и медсестры только успевают удивляться: «Вы, наверное, много ампутаций делали», восхищенно спрашивает Анна Николавна, не догадываясь, что Поляков взял в руки пилу впервые. Но выполняет талантливый врач свою работу механически, бездушно, без энтузиазма.
Режиссер не останавливается на одних только натуралистических сценах операций, снятых с документальной точностью. Он дозировано вкрапляет в сюжет условия места и времени, в которых живет герой. Так, в новелле «Зима» между Демьяном Лукичом и Поляковым мимоходом завязывается разговор о мятеже:
«Михаил Алексеевич, тут говорят, в Петрограде опять какая-то новая революция.
— Не слышал… говорят?
— Ну… говорят".
Разрушение и распад страны неминуемо преследуют и героя, как звери в главе «Волки» — ключевой сцене фильма. Но если от волков можно спастись с помощью браунинга, то от сартровской тошноты, сопровождающей Полякова всю дорогу, помогает только морфий. Но что мешает врачу жить счастливо? В него влюбляются женщины, уважают коллеги, он красив, молод, образован и талантлив. Что же губит его и неминуемо ведет к гибели? Неужели только морфий? Но разве любая зависимость — будь то алкогольная или наркотическая, это не следствие? Прежде всего — несбывшихся надежд, нереализованных мечтаний (вспомним фотографию в рамке его бывшей возлюбленной), а также невозможности состояться как профессионалу в избранном деле (работа в глуши и призрачность будущих перспектив).
«Михаил Алексеевич, тут говорят, в Петрограде опять какая-то новая революция.
— Не слышал… говорят?
— Ну… говорят".
Разрушение и распад страны неминуемо преследуют и героя, как звери в главе «Волки» — ключевой сцене фильма. Но если от волков можно спастись с помощью браунинга, то от сартровской тошноты, сопровождающей Полякова всю дорогу, помогает только морфий. Но что мешает врачу жить счастливо? В него влюбляются женщины, уважают коллеги, он красив, молод, образован и талантлив. Что же губит его и неминуемо ведет к гибели? Неужели только морфий? Но разве любая зависимость — будь то алкогольная или наркотическая, это не следствие? Прежде всего — несбывшихся надежд, нереализованных мечтаний (вспомним фотографию в рамке его бывшей возлюбленной), а также невозможности состояться как профессионалу в избранном деле (работа в глуши и призрачность будущих перспектив).
Страсть Полякова к морфию — не что иное, как попытка бегства. Из опостылевшей реальности, разъедающей бытовухи, людей, которых не хочется видеть возле себя изо дня в день, с утра до вечера и с вечера до утра, от безграмотных и недоверчивых пациентов, криков, слез и истерик их родных. От бессмысленного и самому себе ненужного существования. В какой-то иной, отсюда неведомый мир, где всего этого — нет. Полякова поглощает не столько морфий, сколько сосущая тоска жизни и незнание, как существовать дальше: в эпохе безвременья, где никто никому не нужен.
Все в фильме указывает на тотальное безразличие всех ко всему: врача к пациентам, и пациентов к своему здоровью (пока не нависнет угроза смерти), к еде, к сексу, к воровству, притворству, обману, к политике, к музыке; и конец картины лишь подтверждает эту мысль: Поляков стреляет в себя на виду у всех в кинотеатре, но никто этого не замечает. Балабанов воссоздает на экране атмосферу безнадеги, упадка, апатии и декаданса: здесь и песни Вертинского и Вяльцевой, и беспросветная тьма почти в каждом кадре, и леденящий душу холод, и комиссары с офицерами, и дикие крестьяне, и пьяные матросы. Как большой и настоящий художник режиссер идет до конца, не оставляя искусственной надежды в финале картины. И контрольный выстрел в голову Полякова — это логичное и естественное завершение его жизненного цикла: в стране, где все отмирает и страшным вихрем движется в неведомую пропасть, смерть героя неизбежна.
Редактор: Лена Черезова
Все в фильме указывает на тотальное безразличие всех ко всему: врача к пациентам, и пациентов к своему здоровью (пока не нависнет угроза смерти), к еде, к сексу, к воровству, притворству, обману, к политике, к музыке; и конец картины лишь подтверждает эту мысль: Поляков стреляет в себя на виду у всех в кинотеатре, но никто этого не замечает. Балабанов воссоздает на экране атмосферу безнадеги, упадка, апатии и декаданса: здесь и песни Вертинского и Вяльцевой, и беспросветная тьма почти в каждом кадре, и леденящий душу холод, и комиссары с офицерами, и дикие крестьяне, и пьяные матросы. Как большой и настоящий художник режиссер идет до конца, не оставляя искусственной надежды в финале картины. И контрольный выстрел в голову Полякова — это логичное и естественное завершение его жизненного цикла: в стране, где все отмирает и страшным вихрем движется в неведомую пропасть, смерть героя неизбежна.
Редактор: Лена Черезова
Понравился материал?
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Поддержать «Кинотексты»
Любое Ваше пожертвование поможет развитию нашего независимого журнала.
