В безрадостной ситуации будущего материнства оказывается юная студентка филологического факультета Анн. Перспективная и ясно думающая, она паникует, когда обнаруживает задержку в три недели. В этом формате девушка будет отсчитывать дни и дальше: вот прошло семь недель — и она пытается разобраться с проблемами своими силами; девять — и она едет в Бордо к отцу ребенка; двенадцать — и это ее последний шанс разорвать их с эмбрионом судьбы.
Вокруг же все будет напоминать о нерешенной задаче: и фасоль в ярко-красном томатном соусе, размазанном по тарелке в доме неведающих родителей, и красные шторы, кричащие о приближающейся беде (или спасении?), и рубашка симпатичного пожарного из соседней казармы, волочащегося за девушкой. В противовес этому цвету разрушения Одри Диван внедряет в мизансцену голубой, который транслирует надежду и осознанность. Когда Анн уверенно идет к своей цели, она надевает голубые блузки в полоску — еще одна символическая деталь, — распускает волосы и шагает навстречу неизвестности. И все же прекрасно понимает, что в конце ее ждет немыслимая боль, которую можно почувствовать даже через экран: по глазам Анн, напоминающим испуганную лань, бессильным стукам по стене и еле заметным конвульсиям в расфокусе. «Ни звука, ни крика» — закон процедуры. А ведь хочется вопить во все горло, хотя под голубым фартуком ее спасительницы платье грязно-желтого цвета — символ жизненной стабильности и уверенности.
И все же Анн вынуждена молчать и проглатывать одну обиду за другой: оправдываться перед преподавателем из-за неудовлетворительной отметки, искать призрачную поддержку у Максима — парня, который сыграл не последнюю роль в зачатии, выслушивать нотации от однокурсника Жана. Не все мужчины в «Событии» — антигерои, ставящие палки в колеса, но и не каждый поможет Анн, если бремя, которое она несет в одиночку, в итоге раздавит ее. После объяснений с Максимом девушка идет одна по темной дороге и садится в машину к незнакомцу. Обученный на ужасных событиях мозг современного зрителя громко уведомит о возможной опасности, но для Анн, кажется, уже нет ничего страшнее растущего в ее чреве ребенка.