Кинотексты
Молодые авторы о кино
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 10 НОЯБРЯ 2020
ВЕЛИКАЯ КРАСОТА: УВИДЕТЬ РИМ И (НЕ) УМЕРЕТЬ
Паоло Соррентино вальяжно рассуждает об утрате времени, смерти, красоте вульгарности и тонкостях пребывания в иллюзии собственной исключительности
ВЕЛИКАЯ КРАСОТА: УВИДЕТЬ РИМ И (НЕ) УМЕРЕТЬ
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 10.11.2020
Паоло Соррентино вальяжно рассуждает об утрате времени, смерти, красоте вульгарности и тонкостях пребывания в иллюзии собственной исключительности
ВЕЛИКАЯ КРАСОТА: УВИДЕТЬ РИМ И (НЕ) УМЕРЕТЬ
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 10.11.2020
Паоло Соррентино вальяжно рассуждает об утрате времени, смерти, красоте вульгарности и тонкостях пребывания в иллюзии собственной исключительности
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Режиссер: Паоло Соррентино
Страна: Италия, Франция
Год: 2013
Угораздило же Плиния Старшего при царе Косаре, когда турки воевали, начеркать в своем труде «Естественная история» ставшее крылатым выражение «In vino veritas». Думайте сами, решайте сами, как эту фразу трактовать, и сколько промилле в ее значение стоит вложить. В вине кроется истина потому, что под градусом люди охотнее выдают свои самые сокровенные тайны? Или из-за того объективная правда ходит бок о бок с продуктами брожения виноградного сока, что на хмельную голову думается проще, а всякое лукавство сходит на нет?
Как бы то ни было, количество всевозможных толкований одного единственного латинского афоризма растет прямо пропорционально числу лиц, сомневающихся в целесообразности стремления объять необъятное. Столь же запутан круговорот вина в античной философии, сколь непостижимо понятие прекрасного. Этюды Листа, проза Набокова или музыкальные клипы Ильи Найшуллера — культура многолика, а, значит, многолика и загадочная природа красоты. Эстетический Рай первых может обернуться тотальной безвкусицей для вторых, так что в искусстве, равно как и в любви, необходимо ловко чередовать снисходительность с сугубо личным подходом.
С этой задачей умело справляется итальянский режиссер Паоло Соррентино, боготворимый на родине и глубоко уважаемый среди киношников за рубежом. Он напоминает университетского преподавателя старой закалки, способного с пеной у рта рассказывать о любимой дисциплине сутки напролет. Кино для сеньора Паоло — искусство просветительского эшелона, инструмент прививания хорошего вкуса. Его сюжеты пестрят богатым символизмом (вспомнить хотя бы экскурсии по Сикстинской капелле в «Молодом Папе» или сновидения из «Молодости»), а попадающие в объектив верноподданные актеры буквально растворяются на фоне античных развалин, лежащих вдоль западного берега Тибра. Здесь у зрителя может возникнуть ощущение, что многие из лицедеев в свите Соррентино просто суетятся на экране, почем зря заслоняя своими телами величие скульптур Капитолийского музея или грациозных фонтанов Яникула.
Страна: Италия, Франция
Год: 2013
Угораздило же Плиния Старшего при царе Косаре, когда турки воевали, начеркать в своем труде «Естественная история» ставшее крылатым выражение «In vino veritas». Думайте сами, решайте сами, как эту фразу трактовать, и сколько промилле в ее значение стоит вложить. В вине кроется истина потому, что под градусом люди охотнее выдают свои самые сокровенные тайны? Или из-за того объективная правда ходит бок о бок с продуктами брожения виноградного сока, что на хмельную голову думается проще, а всякое лукавство сходит на нет?
Как бы то ни было, количество всевозможных толкований одного единственного латинского афоризма растет прямо пропорционально числу лиц, сомневающихся в целесообразности стремления объять необъятное. Столь же запутан круговорот вина в античной философии, сколь непостижимо понятие прекрасного. Этюды Листа, проза Набокова или музыкальные клипы Ильи Найшуллера — культура многолика, а, значит, многолика и загадочная природа красоты. Эстетический Рай первых может обернуться тотальной безвкусицей для вторых, так что в искусстве, равно как и в любви, необходимо ловко чередовать снисходительность с сугубо личным подходом.
С этой задачей умело справляется итальянский режиссер Паоло Соррентино, боготворимый на родине и глубоко уважаемый среди киношников за рубежом. Он напоминает университетского преподавателя старой закалки, способного с пеной у рта рассказывать о любимой дисциплине сутки напролет. Кино для сеньора Паоло — искусство просветительского эшелона, инструмент прививания хорошего вкуса. Его сюжеты пестрят богатым символизмом (вспомнить хотя бы экскурсии по Сикстинской капелле в «Молодом Папе» или сновидения из «Молодости»), а попадающие в объектив верноподданные актеры буквально растворяются на фоне античных развалин, лежащих вдоль западного берега Тибра. Здесь у зрителя может возникнуть ощущение, что многие из лицедеев в свите Соррентино просто суетятся на экране, почем зря заслоняя своими телами величие скульптур Капитолийского музея или грациозных фонтанов Яникула.
Нет смысла винить Саломею за «танец семи покрывал» — красота по своей сути и преступна, и непорочна. Еще в эпоху Ренессанса художники брали этот парадокс на вооружение и стремились претворить духовное в телесном. Подобные замашки можно отыскать и у Соррентино, умеющего вполне осмысленно демонстрировать изысканную наготу женского тела на пару со смакованием интерьеров католических храмов. В работах постановщика грандиозное на повышенных тонах ведет с осязаемым диалог, свидетелем которого становится самое обыкновенное человеческое существо, сквозь человеческие радости и скорби постигающее кратковременные вспышки таинственной «великой красоты». При этом, чем более безнадежен очередной скорбный персонаж, вышедший из-под пера Соррентино, тем лучше.
Знакомьтесь, Джеп Гамбарделла, несостоявшийся прозаик (у него вышла одна единственная книга за всю карьеру), колумнист в модном глянцевом журнале и видный светский лев — эдакий Марчелло Рубини, если бы того настиг пенсионный возраст. Старика Джепа одолевает та же хандра, что докучала его коллегу из «Сладкой жизни». Оба давно пресытились плотским. Оба тусуются среди представителей изжившей себя римской богемы. Оба стоят на пороге ментального истощения, когда зияющие душевные пустоты приходится либо заливать элитным алкоголем, либо приглушать громкой клубной музыкой. В том лишь разница между героями Тони Сервилло и Марчелло Мастроянни, что второй намеренно прячется от катарсиса в объятиях праздности и роскоши, а первый все еще не теряет надежды обрести смысл жизни и отыскать заветную «великую красоту», которую упустил когда-то в молодости.
Спутником Гамбарделлы в его духовных поисках становится другой не менее запоминающийся персонаж — Рим, Вечный город собственной персоной. Пристанище для гениев, изгоев и гедонистов, где нувориши и эксцентричные артисты могут пожирать чудесные виды Авентина глазами, перекошенными от джин-тоника вперемешку с «порошком». По канонам все того же Феллини, Соррентино редко обращает внимание на «открыточные» пейзажи столицы Италии, стараясь запечатлеть ее в обход проторенных туристических троп. Хоть окна люкс-берлоги Гамбарделлы выходят на Колизей, большую часть хронометража зрителю доведется провести в местах менее очевидных, будь то термы Каракаллы или часовня Темпьетто. То ли еще будет, когда посреди ночи герой случайно наткнется на старого знакомого Стефано — счастливого обладателя чемоданчика с ключами от виллы Медичи и палаццо Альтемпс. Связи в Риме решают многое. Как прежде, ищут граждане знакомых для нужд насущных в разных исполкомах.
Знакомьтесь, Джеп Гамбарделла, несостоявшийся прозаик (у него вышла одна единственная книга за всю карьеру), колумнист в модном глянцевом журнале и видный светский лев — эдакий Марчелло Рубини, если бы того настиг пенсионный возраст. Старика Джепа одолевает та же хандра, что докучала его коллегу из «Сладкой жизни». Оба давно пресытились плотским. Оба тусуются среди представителей изжившей себя римской богемы. Оба стоят на пороге ментального истощения, когда зияющие душевные пустоты приходится либо заливать элитным алкоголем, либо приглушать громкой клубной музыкой. В том лишь разница между героями Тони Сервилло и Марчелло Мастроянни, что второй намеренно прячется от катарсиса в объятиях праздности и роскоши, а первый все еще не теряет надежды обрести смысл жизни и отыскать заветную «великую красоту», которую упустил когда-то в молодости.
Спутником Гамбарделлы в его духовных поисках становится другой не менее запоминающийся персонаж — Рим, Вечный город собственной персоной. Пристанище для гениев, изгоев и гедонистов, где нувориши и эксцентричные артисты могут пожирать чудесные виды Авентина глазами, перекошенными от джин-тоника вперемешку с «порошком». По канонам все того же Феллини, Соррентино редко обращает внимание на «открыточные» пейзажи столицы Италии, стараясь запечатлеть ее в обход проторенных туристических троп. Хоть окна люкс-берлоги Гамбарделлы выходят на Колизей, большую часть хронометража зрителю доведется провести в местах менее очевидных, будь то термы Каракаллы или часовня Темпьетто. То ли еще будет, когда посреди ночи герой случайно наткнется на старого знакомого Стефано — счастливого обладателя чемоданчика с ключами от виллы Медичи и палаццо Альтемпс. Связи в Риме решают многое. Как прежде, ищут граждане знакомых для нужд насущных в разных исполкомах.
В ином свете перед нами предстают и обитатели города из высших слоев общества. Ряды собеседников (по совместительству собутыльников, а иногда и половых партнеров) Джепа не ограничиваются узнаваемыми образами папиных сынков и обеспеченных пенсионеров, разодетых в костюмы от Кателлани. В ходе скитаний по многочисленным вечеринкам протагонисту встретятся: манерный косметолог, больше похожий на держателя маникюрного салона, кардинал-чревоугодник, знающий тысячу и один способ приготовить утку по-пекински, и молодая художница-акционистка, зрелищного перформанса ради разбивающая себе лоб о стены древнего акведука. Не менее колоритными получились и друзья Гамбарделлы, каждый из которых олицетворяет ту или иную черту зажравшейся буржуазии «новой школы». «В Риме ты можешь выделяться среди других всего неделю, пока не растворишься в посредственности. Рим — это чистый коллективизм», — небезосновательно и во всеуслышание заявляет одна из «боевых» подруг Джепа.
Понятное дело, погоня немолодого писателя за мифической «великой красотой» не обошлась без визуальных сюрпризов. Не одними же только архитектурными достояниями восхваляться? Соррентино находит прекрасное во всем, даже в сумбурной попойке на крыше здания в центре столицы. Его кадром заправляет центрирование и симметрия, а монтаж вторит звукам ритмичной попсы. Случайные прохожие и бьющиеся в танцевальном экстазе герои частенько сверлят зрителя глазами во время секундных нарезок, а камера снабжена оптикой, создающей иллюзию прерывистой плавности, будто мы наблюдаем за операторскими пируэтами в стиле «Скорсезе на седативах». Отдельным столпом на производственном поприще высится освещение: куда бы нелегкая не занесла Джепа и его товарищей, их силуэты везде и всюду преследует мягкий свет, словно от LED-ламп, что окружают экспонаты в музеях. «Великая красота» — кино, техническое до мозга костей, о чем свидетельствуют жонглирование интенсивностью света и выверенный цветовой баланс, действующие в кооперации с фиксированной камерой Луки Бигацци. До знакомства с Паоло оператор снимал рекламные ролики — потому-то картинка в «Великой красоте» преисполнена глянцевостью и напускным шиком.
Понятное дело, погоня немолодого писателя за мифической «великой красотой» не обошлась без визуальных сюрпризов. Не одними же только архитектурными достояниями восхваляться? Соррентино находит прекрасное во всем, даже в сумбурной попойке на крыше здания в центре столицы. Его кадром заправляет центрирование и симметрия, а монтаж вторит звукам ритмичной попсы. Случайные прохожие и бьющиеся в танцевальном экстазе герои частенько сверлят зрителя глазами во время секундных нарезок, а камера снабжена оптикой, создающей иллюзию прерывистой плавности, будто мы наблюдаем за операторскими пируэтами в стиле «Скорсезе на седативах». Отдельным столпом на производственном поприще высится освещение: куда бы нелегкая не занесла Джепа и его товарищей, их силуэты везде и всюду преследует мягкий свет, словно от LED-ламп, что окружают экспонаты в музеях. «Великая красота» — кино, техническое до мозга костей, о чем свидетельствуют жонглирование интенсивностью света и выверенный цветовой баланс, действующие в кооперации с фиксированной камерой Луки Бигацци. До знакомства с Паоло оператор снимал рекламные ролики — потому-то картинка в «Великой красоте» преисполнена глянцевостью и напускным шиком.
«Путешествовать — полезно, это заставляет работать воображение. Все остальное — разочарование и усталость. Наше путешествие целиком выдумано. В этом его сила».
Луи-Фердинанд Селин, «Путешествие на край ночи»
Чем эпическое кинополотно Соррентино точно не является, так это произведением обличительного характера. Разумеется, сатира в картине имеется в умеренных дозах, однако обошлось без навязчивого «соцзаказа» и критики в сторону аристократической бытности. Также глупо было бы называть «Великую красоту» бездумной копиркой со «Сладкой жизни», ибо от Феллини здесь присутствуют элементы и «Рима», и «Амаркорда», и «Сатирикона». И нечего даже заикаться о якобы паразитирующей природе ленты, что слепо подражает итальянской классике полувековой давности в лице Марко Моничелли и Этторе Сколы. Красота есть материя незыблемая, и в то же время до смешного хрупкая. C’est la vie.
Ну, а «Великая красота» Паоло Соррентино — кино про одиночество и ностальгию, про утраченное время, что осталось позади, и мгновения существования, которые нам только предстоит ощутить. Carpe diem. Одержимый мыслями о растраченной впустую жизни, фешенебельный римский гуляка Джеп вплоть до старческой седины боялся принять истинную природу красоты, не мог (или банально не хотел) уделять внимание мимолетным мгновениям единения с прекрасным. Моментам, когда бытие перестает ощущаться тщетным или бесполезным, будь то ночное рандеву с симпатичной девушкой, любование стаей фламинго, невесть как оказавшихся в центре Рима, или ни с чем не сравнимое похмельное беспамятство после дежурной пьянки в честь собственного дня рождения за порядковым номером шестьдесят пять.
Редактор: Лена Черезова
Ну, а «Великая красота» Паоло Соррентино — кино про одиночество и ностальгию, про утраченное время, что осталось позади, и мгновения существования, которые нам только предстоит ощутить. Carpe diem. Одержимый мыслями о растраченной впустую жизни, фешенебельный римский гуляка Джеп вплоть до старческой седины боялся принять истинную природу красоты, не мог (или банально не хотел) уделять внимание мимолетным мгновениям единения с прекрасным. Моментам, когда бытие перестает ощущаться тщетным или бесполезным, будь то ночное рандеву с симпатичной девушкой, любование стаей фламинго, невесть как оказавшихся в центре Рима, или ни с чем не сравнимое похмельное беспамятство после дежурной пьянки в честь собственного дня рождения за порядковым номером шестьдесят пять.
Редактор: Лена Черезова
Понравился материал?
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
