Кинотексты
Молодые авторы о кино
геннадий гусев | 29 СЕНТЯБРЯ 2021
ХРУСТАЛЕВ, МАШИНУ!
ДОРОГА БЕЗ КОНЦА
История об изменяющей человека до неузнаваемости всепоглощающей машине системы
ХРУСТАЛЕВ, МАШИНУ!
ДОРОГА БЕЗ КОНЦА
ГЕННАДИЙ ГУСЕВ | 29.09.2021
История об изменяющей человека до неузнаваемости всепоглощающей машине системы
ХРУСТАЛЕВ, МАШИНУ!
ДОРОГА БЕЗ КОНЦА
ДОРОГА БЕЗ КОНЦА
ГЕННАДИЙ ГУСЕВ | 29.09.2021
История об изменяющей человека до неузнаваемости всепоглощающей машине системы
— Все по-старому бывало, будет так всегда, лошадки и мальчонки малые, несладки холода.
Из фильма «Хрусталев, машину!»
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Режиссер: Алексей Герман
Страна: Россия
Год: 1998
Предпоследний фильм Алексея Германа завораживающе красив, но труден для понимания. История о неумолимом угасании сталинского режима полна тонких поэтических метафор, примечательна темами двойничества, разрушением четвертой стены, завораживающей операторской работой Владимира Ильина («72 градуса ниже нуля», «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона: Собака Баскервилей»), ощущением тихой безысходности и осторожной надежды, погружением в контекст времени, рифмованием прозы жизни и смерти, методом ненадежного рассказчика, длинными кадрами, великолепным перформансом Юрия Цурило в образе генерала-полковника медицинской службы Кленского, особой атмосферой тесноты и домашнего уюта советских коммунальных квартир.
Страна: Россия
Год: 1998
Предпоследний фильм Алексея Германа завораживающе красив, но труден для понимания. История о неумолимом угасании сталинского режима полна тонких поэтических метафор, примечательна темами двойничества, разрушением четвертой стены, завораживающей операторской работой Владимира Ильина («72 градуса ниже нуля», «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона: Собака Баскервилей»), ощущением тихой безысходности и осторожной надежды, погружением в контекст времени, рифмованием прозы жизни и смерти, методом ненадежного рассказчика, длинными кадрами, великолепным перформансом Юрия Цурило в образе генерала-полковника медицинской службы Кленского, особой атмосферой тесноты и домашнего уюта советских коммунальных квартир.
Как и всегда у Германа, диалоги в ленте неотличимы от разговоров, которые мы слышим в реальной жизни. Точнее, слышали. События развиваются в относительно недалеком прошлом, но, как ни странно, вполне соотносятся с нашими днями. Возможно, дело в пресловутой непознаваемой русской душе. Той самой, которая жаждет покоя, но, не ведая, что творит, находится в бесконечных метаниях, мучительных мытарствах.
Многоголосие, то порой удивительным образом напоминающее невнятную какофонию, то — нестройное хоровое пение, — синоним общности не по хотению и разумению, но по обстоятельствам. Достичь подобного эффекта создатели фильма смогли, задействовав во время съемочного процесса сразу восемь звуковых дорожек. Такой прием характерен для позднего Германа.
Интересна и визуальная сторона постановки. Контрастное черно-белое изображение, в котором уродливые интерьеры сталинских домов сменяются заснеженными улицами, по которым то и дело снуют одинокие трамваи и настороженные люди, напоминает о французской новой волне и произведениях Дэвида Линча.
Действительно, рассказанная ребенком история, занимательная, но тяжелая, об обвиненном по «делу врачей» Юрии Кленском, очень похожа на сон: дурной, но затягивающий, навязчивый, но желанный, тревожный и даже отталкивающий, но красивый и очаровательный.
Многоголосие, то порой удивительным образом напоминающее невнятную какофонию, то — нестройное хоровое пение, — синоним общности не по хотению и разумению, но по обстоятельствам. Достичь подобного эффекта создатели фильма смогли, задействовав во время съемочного процесса сразу восемь звуковых дорожек. Такой прием характерен для позднего Германа.
Интересна и визуальная сторона постановки. Контрастное черно-белое изображение, в котором уродливые интерьеры сталинских домов сменяются заснеженными улицами, по которым то и дело снуют одинокие трамваи и настороженные люди, напоминает о французской новой волне и произведениях Дэвида Линча.
Действительно, рассказанная ребенком история, занимательная, но тяжелая, об обвиненном по «делу врачей» Юрии Кленском, очень похожа на сон: дурной, но затягивающий, навязчивый, но желанный, тревожный и даже отталкивающий, но красивый и очаровательный.
Кленский находится рядом с семьей, ходит, как и все, на работу, смеется, поступает не по совести, но по желанию, находит простые радости там, где может их найти, живет, с поправкой на социальный статус, жизнью среднестатистического советского гражданина: пьет, не закусывая, кутит по мере возможности и будто бы постоянно ожидает неприятностей откуда-то сверху.
В роли военного врача блистает Юрий Цурило. Он пугает и заставляет поверить в непорочность своего героя, вызывает к нему сочувствие, неприязнь и даже любовь. В других ролях, как это часто бывает у Германа, задействованы непрофессиональные актеры — это придает повествованию реализма.
С другой стороны, более правильно было бы назвать работу Алексея Германа не симбиозом смутного сна и реальных воспоминаний о прошлом, а преобразованной, прошедшей через кровавую мясорубку историей памяти о нас. Кое-где сохраняя первозданную правду, где-то неосознанно и осознанно заменяя ее на сладкий вымысел, гиперболизируя и иронизируя, постановщик показывает Россию и то, куда ее привела советская система.
«Хрусталев, машину!» был снят уже после распада СССР. Поэтому в картине есть страшные, отталкивающие кадры изнасилования — их пропустила цензура. Но еще больнее, еще страшнее по ощущениям для зрителей и своим последствиям для героев ленты оказывается изнасилование не физическое, а ментальное — акт символического уравнивания.
Ведь что такое коллективное «я», куда может привести стремление подчинить всех общей благой цели — жить лучше? И вообще, что значит жить лучше?
Эти вопросы возникают в картине между строк, ненароком, не привлекая к себе лишнего внимания.
В роли военного врача блистает Юрий Цурило. Он пугает и заставляет поверить в непорочность своего героя, вызывает к нему сочувствие, неприязнь и даже любовь. В других ролях, как это часто бывает у Германа, задействованы непрофессиональные актеры — это придает повествованию реализма.
С другой стороны, более правильно было бы назвать работу Алексея Германа не симбиозом смутного сна и реальных воспоминаний о прошлом, а преобразованной, прошедшей через кровавую мясорубку историей памяти о нас. Кое-где сохраняя первозданную правду, где-то неосознанно и осознанно заменяя ее на сладкий вымысел, гиперболизируя и иронизируя, постановщик показывает Россию и то, куда ее привела советская система.
«Хрусталев, машину!» был снят уже после распада СССР. Поэтому в картине есть страшные, отталкивающие кадры изнасилования — их пропустила цензура. Но еще больнее, еще страшнее по ощущениям для зрителей и своим последствиям для героев ленты оказывается изнасилование не физическое, а ментальное — акт символического уравнивания.
Ведь что такое коллективное «я», куда может привести стремление подчинить всех общей благой цели — жить лучше? И вообще, что значит жить лучше?
Эти вопросы возникают в картине между строк, ненароком, не привлекая к себе лишнего внимания.
Вместе с тем «Хрусталев, машину!» предельно реалистичен. И репрессии, и советский быт, и люди тех лет, и самые мелкие детали (кухонная утварь на столе, особые словечки, которые были в ходу в начале пятидесятых, по-особенно милые глазу будто бы сгорбленные автомобили, покосившиеся еще не от времени, а от нерадивости инженеров и строителей здания, а также облезлые косяки дверных проемов) с головой погружают в происходящее на экране.
Один из главных образов картины — железная дорога. Она не единожды в разных формах встречается на пути Кленского. Она, словно паучья сеть, обволакивает страну с востока на запад, с севера на юг. По ней неспешно текут человечьи жизни, незаметно уходят года, унося с собой несмелые мечты, потухшие желания и добрые, еще неокрепшие мысли.
Связь прошлого (53-го и 98-го годов) и настоящего внезапно обнаруживается в строчке из песни популярного современного рэпера Хаски: «Еду по России, не доеду до конца». Эти сильные слова могли бы стать референсом картины — так точно музыкант определил то, что показал в своем полотне Герман.
Но «Хрусталев, машину!» — фильм не только о конце тирании и загадочной русской душе. Это в том числе история о чиновничестве: об изменяющей человека до неузнаваемости всепоглощающей машине госаппарата, о вымуштрованных лакеях и солидных генералах в погонах, которые очень легко оторвать.
Во всех этих хитросплетениях чрезвычайно сложно разглядеть элементы пазла, из которых собирает свою мозаику постановщик. Чтобы понять все нюансы картины, лучше всего пересмотреть ее несколько раз.
Один из главных образов картины — железная дорога. Она не единожды в разных формах встречается на пути Кленского. Она, словно паучья сеть, обволакивает страну с востока на запад, с севера на юг. По ней неспешно текут человечьи жизни, незаметно уходят года, унося с собой несмелые мечты, потухшие желания и добрые, еще неокрепшие мысли.
Связь прошлого (53-го и 98-го годов) и настоящего внезапно обнаруживается в строчке из песни популярного современного рэпера Хаски: «Еду по России, не доеду до конца». Эти сильные слова могли бы стать референсом картины — так точно музыкант определил то, что показал в своем полотне Герман.
Но «Хрусталев, машину!» — фильм не только о конце тирании и загадочной русской душе. Это в том числе история о чиновничестве: об изменяющей человека до неузнаваемости всепоглощающей машине госаппарата, о вымуштрованных лакеях и солидных генералах в погонах, которые очень легко оторвать.
Во всех этих хитросплетениях чрезвычайно сложно разглядеть элементы пазла, из которых собирает свою мозаику постановщик. Чтобы понять все нюансы картины, лучше всего пересмотреть ее несколько раз.
«Хрусталев, машину!» — это еще и предельно личное кино. В персонажах ленты угадываются родственники Германа. Не скрывал этого и сам режиссер. Потому фильм вышел таким радикальным и бескомпромиссным.
А еще лента, несмотря на свою немалую продолжительность (хронометраж постановки — два часа двадцать семь минут), абсолютно не кажется затянутой. Способствует этому монтаж, который дарит ощущение плавности действия. Переход от сцены к сцене никак не выделяется — всякий раз он осуществляется будто бы не при помощи традиционных монтажных склеек, а одним движением камеры. Разумеется, это не так, но подобным образом автор создает в кадре эффект единого пространства.
Это не только позволяет создать иллюзию ускоренного темпа (ритм истории также поддерживается сценарием, в котором все остросюжетные моменты равномерно распределены по фильму), но и в очередной раз подчеркивает — в СССР все было общим. Общим, но ничьим.
Эксцентричный Кленский и нарочито карнавальное действо «от противного» доказывают — все в этом непознаваемом мире противоречиво. Нет смысла искать логику в поступках людей, самих же себя обрекающих на вечные страдания. Нет надобности пытаться угадать истину. Нет необходимости силиться что-то изменить — машинист уже подкинул поленьев в адскую печь, а поезд издал свой тревожный протяжный гудок.
Потому только и остается, выпивая, нервно улыбаясь и щурясь от злого предвечернего солнца, мчаться куда-то в безвестную даль и удерживать на голове стакан портвейна. Кажется, клоуны этой стране нужнее.
Редактор: Лена Черезова
А еще лента, несмотря на свою немалую продолжительность (хронометраж постановки — два часа двадцать семь минут), абсолютно не кажется затянутой. Способствует этому монтаж, который дарит ощущение плавности действия. Переход от сцены к сцене никак не выделяется — всякий раз он осуществляется будто бы не при помощи традиционных монтажных склеек, а одним движением камеры. Разумеется, это не так, но подобным образом автор создает в кадре эффект единого пространства.
Это не только позволяет создать иллюзию ускоренного темпа (ритм истории также поддерживается сценарием, в котором все остросюжетные моменты равномерно распределены по фильму), но и в очередной раз подчеркивает — в СССР все было общим. Общим, но ничьим.
Эксцентричный Кленский и нарочито карнавальное действо «от противного» доказывают — все в этом непознаваемом мире противоречиво. Нет смысла искать логику в поступках людей, самих же себя обрекающих на вечные страдания. Нет надобности пытаться угадать истину. Нет необходимости силиться что-то изменить — машинист уже подкинул поленьев в адскую печь, а поезд издал свой тревожный протяжный гудок.
Потому только и остается, выпивая, нервно улыбаясь и щурясь от злого предвечернего солнца, мчаться куда-то в безвестную даль и удерживать на голове стакан портвейна. Кажется, клоуны этой стране нужнее.
Редактор: Лена Черезова
Понравился материал?
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Поддержать «Кинотексты»
Любое Ваше пожертвование поможет развитию нашего независимого журнала.
