Кинотексты
Молодые авторы о кино
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 20 ФЕВРАЛЯ 2020
НЕОБРАТИМОСТЬ: ВРЕМЯ, ЛЮБОВЬ, СМЕРТЬ
Время разрушает все в триллере Гаспара Ноэ, который перетасовывает мудреные киношифры и орудует эзоповым языком
НЕОБРАТИМОСТЬ: ВРЕМЯ, ЛЮБОВЬ, СМЕРТЬ
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 20.02.2020
Время разрушает все в триллере Гаспара Ноэ, который перетасовывает мудреные киношифры и орудует эзоповым языком
НЕОБРАТИМОСТЬ: ВРЕМЯ, ЛЮБОВЬ, СМЕРТЬ
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 20.02.2020
Время разрушает все в триллере Гаспара Ноэ, который перетасовывает мудреные киношифры и орудует эзоповым языком
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Режиссер: Гаспар Ноэ
Страна: Франция
Год: 2002
Несправедливость закономерна. На нее уповают люди, обиженные судьбой, и тотчас о ней забывают, как только им самим вздумается кого-то обидеть. Данный императив применим и к реверсивной фабуле «Необратимости» Гаспара Ноэ в частности, и его обширной творческой дороге в целом. Француз по паспорту и аргентинец в душе, он любит составлять мудреные киношифры, одновременно трансцендентные и математически точные. Эзопов язык, коим орудует Ноэ, забрасывает зрителя далеко на задворки сознательного, где бессвязные, асимволические образы кружатся в макабрическом танце с эпатажем и провокацией. Иронично, но самые запоминающиеся кадры из лент старины Гаспара представляют собой лютую нецензурщину, которую ни на скриншоты не разберешь, ни на видеофрагменты не нарежешь без громкого укора со стороны Большого Брата.
Хотя, признаться честно, в последние пару лет режиссер перестал чрезмерно наседать на шок-контент. Без году неделя, как в российский прокат запустили «Вечный свет» — снятый по заказу модного дома Saint Laurent эксцентричный видеоклип, который перерос в поликадровый эпилептический припадок длиною в пятьдесят минут, эдакое порицание современного шоубиза в формате мокьюментари, сравнивающее акт кинопроизводства с шабашом ведьм. С фееричным визуалом, авангардным монтажом, оммажами ко «Дню гнева» Карла Дрейера и заплаканными лицами Беатрис Даль и Шарлотты Генсбур, чьи слезы растворяются в кислотном свечении сновиденческого неона.
Страна: Франция
Год: 2002
Несправедливость закономерна. На нее уповают люди, обиженные судьбой, и тотчас о ней забывают, как только им самим вздумается кого-то обидеть. Данный императив применим и к реверсивной фабуле «Необратимости» Гаспара Ноэ в частности, и его обширной творческой дороге в целом. Француз по паспорту и аргентинец в душе, он любит составлять мудреные киношифры, одновременно трансцендентные и математически точные. Эзопов язык, коим орудует Ноэ, забрасывает зрителя далеко на задворки сознательного, где бессвязные, асимволические образы кружатся в макабрическом танце с эпатажем и провокацией. Иронично, но самые запоминающиеся кадры из лент старины Гаспара представляют собой лютую нецензурщину, которую ни на скриншоты не разберешь, ни на видеофрагменты не нарежешь без громкого укора со стороны Большого Брата.
Хотя, признаться честно, в последние пару лет режиссер перестал чрезмерно наседать на шок-контент. Без году неделя, как в российский прокат запустили «Вечный свет» — снятый по заказу модного дома Saint Laurent эксцентричный видеоклип, который перерос в поликадровый эпилептический припадок длиною в пятьдесят минут, эдакое порицание современного шоубиза в формате мокьюментари, сравнивающее акт кинопроизводства с шабашом ведьм. С фееричным визуалом, авангардным монтажом, оммажами ко «Дню гнева» Карла Дрейера и заплаканными лицами Беатрис Даль и Шарлотты Генсбур, чьи слезы растворяются в кислотном свечении сновиденческого неона.
Не менее завораживающим зрелищем оказался и позапрошлогодний «Экстаз», потрошащий учения Готфрида Лейбница о том, что «все совершенное — от Бога, все несовершенное — от оконечности жизни». Иными словами, спасения души ищите в опыте, опыте и еще раз опыте. И в качающем европейском техно девяностых, куда ж без этого. Динамичная танцевальная импровизация, создаваемая без сценария и полноценного пре-продакшена (Ноэ считает, что истинное искусство рождается исключительно по наитию), иллюстрирует принцип You Only Live Once через призму камерной хроники умопомешательства, который единовременно постигает воспитанников академии современного танца во французском Витри. Мотаем себе на ус: «Смерть — уникальное переживание, а жизнь — коллективная невозможность»… Да только заливать кислоту в общий чан с сангрией — не лучшая затея для светского раута.
Работы Гаспара Ноэ стремятся походить на наркотический трип. Или же на завораживающий сеанс гипноза — одно другому не мешает, равно как и задумка совместить проникновенную мелодраму с самой что ни на есть взаправдашней порнографией. Скандально известная «Любовь», несмотря на обилие честно отработанных постельных сцен, в первую очередь, является историей про, не поверите, искренние чувства, проходящие проверку кровью, слезами и семенем. Встать на защиту сего тезиса спешат главные герои «Любви», а точнее их нарочитая обезличенность. Персонажи этой истории — не более, чем маски, которые вполне сподобно примерять и простому зрителю, ибо все мы в той или иной степени подвержены нападкам разбухшего эго и деструктивной саморефлексии. Благо, что постановщику удалось грамотно размежевать ментальные болячки с «клубничкой» (а еще фильм может похвастаться наличием самого завораживающего «тройничка» в истории игрового кино — I GUARANTEE IT).
Психоделики хватает и во «Входе в пустоту» — иммерсивном путешествии по загробному миру, придуманном на волне впечатлений от псилоцибина и азиатской эзотерики. Скоротечная зарисовка быта рядового наркоторговца превращается в головокружительный полет над ночным Токио, так как внутренности протагониста размажет по стенке клубного сортира меньше, чем через полчаса после вступительных титров. Теперь неупокоенная душа бедняги вынуждена слоняться по громадному мегаполису, демонстрируя нам живописные японские трущобы в режиме «от первого лица» (субъективная камера с видом «из глаз»), прямо как в видеоигре. Попытка прикоснуться к незыблемому имматериуму при помощи операторского крана, ультрадлинных планов, тревожного нойз-эмбиента и неевклидового CGI выдалась славная, да только обидно, что «Вход в пустоту» бесславно провалился на релизе. Умейте разграничивать понятия «культовый» и «кассовый».
Работы Гаспара Ноэ стремятся походить на наркотический трип. Или же на завораживающий сеанс гипноза — одно другому не мешает, равно как и задумка совместить проникновенную мелодраму с самой что ни на есть взаправдашней порнографией. Скандально известная «Любовь», несмотря на обилие честно отработанных постельных сцен, в первую очередь, является историей про, не поверите, искренние чувства, проходящие проверку кровью, слезами и семенем. Встать на защиту сего тезиса спешат главные герои «Любви», а точнее их нарочитая обезличенность. Персонажи этой истории — не более, чем маски, которые вполне сподобно примерять и простому зрителю, ибо все мы в той или иной степени подвержены нападкам разбухшего эго и деструктивной саморефлексии. Благо, что постановщику удалось грамотно размежевать ментальные болячки с «клубничкой» (а еще фильм может похвастаться наличием самого завораживающего «тройничка» в истории игрового кино — I GUARANTEE IT).
Психоделики хватает и во «Входе в пустоту» — иммерсивном путешествии по загробному миру, придуманном на волне впечатлений от псилоцибина и азиатской эзотерики. Скоротечная зарисовка быта рядового наркоторговца превращается в головокружительный полет над ночным Токио, так как внутренности протагониста размажет по стенке клубного сортира меньше, чем через полчаса после вступительных титров. Теперь неупокоенная душа бедняги вынуждена слоняться по громадному мегаполису, демонстрируя нам живописные японские трущобы в режиме «от первого лица» (субъективная камера с видом «из глаз»), прямо как в видеоигре. Попытка прикоснуться к незыблемому имматериуму при помощи операторского крана, ультрадлинных планов, тревожного нойз-эмбиента и неевклидового CGI выдалась славная, да только обидно, что «Вход в пустоту» бесславно провалился на релизе. Умейте разграничивать понятия «культовый» и «кассовый».
Между делом, не исключаю, что ты, дорогой читатель, не придал особого значения тому, что в заголовке данного материала красуется слово «Необратимость», но почему-то ничего дельного тебе до сих пор не рассказали. Вот они, ушлые журналюги, гоняют честной народ по фильмографии Ноэ от «свежака» и до «истоков» почем зря. На деле про (не)обсуждаемый сегодня «Irréversible» мы уже поведали более, чем достаточно. Парадоксально, но картина, увидевшая свет в 2002 году, вопреки всем причинно-следственным законам мироздания, вобрала в себя больше элементов гаспаровского киноязыка, нежели вся совокупность произведений, последовавших после нее. Экстремально долгие планы, балетные операторские пируэты, навязчивая нагота, будоражащий секс и не менее будоражащий садизм в «Необратимости» не наличествуют, они зашкаливают.
Термодинамика вот-вот пошатнется. Ось времени насмешливо повернется вспять. «Настоящее и прошедшее, вероятно, наступят в будущем, как будущее наступало в прошедшем», — как метко подметил драматург Томас Элиот в поэме «Бернт Нортон».
«Необратимость» представляет собой триллер, разделенный на тринадцать эпизодов, смонтированных в обратном хронологическом порядке. По большому счету, задел пустяковый: знойной летней ночью двое товарищей колесят по Парижу в поисках безумца, что надругался над их общей подругой/любовницей/бывшей со всеми вытекающими. Начинается фильм с финальных титров, а кровавая история о безрассудном отмщении движется от развязки к зачину, постепенно сбавляя темп, перемещается из утробного мрака гей-клуба «Прямая кишка» сначала на заселенные маргиналами столичные подворотни, а после в уютное лоно молодой семьи персонажей Венсана Касселя и Моники Беллуччи (пожалуй, самая сложная роль в карьере итальянской дивы). Напоминает «Мементо» Кристофера Нолана, с той лишь разницей, что в детективе британца лихой твист под конец сюжета — штука сама собой разумеющаяся — законы жанра обязывают, в то время как «Необратимость» преподносит «неожиданные поворот» в разы элегантнее: непоследовательно и полушепотом. Да и со старым-добрым ультранасилием Ноэ дружит еще со времен своего полуторного дебюта «Падаль/Один против всех» — тогда в зрительские очи охотно транслировали и скрупулезный забой скота, и залихватский инцест.
Термодинамика вот-вот пошатнется. Ось времени насмешливо повернется вспять. «Настоящее и прошедшее, вероятно, наступят в будущем, как будущее наступало в прошедшем», — как метко подметил драматург Томас Элиот в поэме «Бернт Нортон».
«Необратимость» представляет собой триллер, разделенный на тринадцать эпизодов, смонтированных в обратном хронологическом порядке. По большому счету, задел пустяковый: знойной летней ночью двое товарищей колесят по Парижу в поисках безумца, что надругался над их общей подругой/любовницей/бывшей со всеми вытекающими. Начинается фильм с финальных титров, а кровавая история о безрассудном отмщении движется от развязки к зачину, постепенно сбавляя темп, перемещается из утробного мрака гей-клуба «Прямая кишка» сначала на заселенные маргиналами столичные подворотни, а после в уютное лоно молодой семьи персонажей Венсана Касселя и Моники Беллуччи (пожалуй, самая сложная роль в карьере итальянской дивы). Напоминает «Мементо» Кристофера Нолана, с той лишь разницей, что в детективе британца лихой твист под конец сюжета — штука сама собой разумеющаяся — законы жанра обязывают, в то время как «Необратимость» преподносит «неожиданные поворот» в разы элегантнее: непоследовательно и полушепотом. Да и со старым-добрым ультранасилием Ноэ дружит еще со времен своего полуторного дебюта «Падаль/Один против всех» — тогда в зрительские очи охотно транслировали и скрупулезный забой скота, и залихватский инцест.
«Irréversible» — кино о сверхреализме, напоминающем босхо-брейгелевские фрески Германа-старшего в «Хрусталев, машину!» и «Трудно быть Богом». Разве что Алексей Юрьевич эстетизирует монохром, а Ноэ каждую свою картину желает превратить в тошнотворный стробоскоп. Если герои вершат вендетту, то ошметки мозгов обидчиков разлетятся по багровым стенам притона садомазохистов с неповторимым изяществом, а беспредельно мерзкое изнасилование в подземном переходе будет запечатлено с маниакальным вниманием к деталям в одном непрерывном дубле на восемь с лишним минут. В развратном и грязном мире «Необратимости» грань между мерзостью и ангельским озарением не то, чтобы тонка. Она исчезает каждый раз, когда парящая словно в невесомости камера, пару секунд назад дергающаяся в такт сердцебиению взбешенного главного героя, снисходит до простецкой горизонтальной панорамы дружеской беседы, а низкочастотные шумы, что сливаются с оглушительной клубной музыкой, утихают, предвкушая величественное пение виолончелей в седьмой симфонии дражайшего Людвига Вана.
Здоровый экзистенциальный пофигизм ницшеанского воззрения «amor fati» преображается в диалектику, близкую к эпикурейскому блаженному малодушничеству: пока мы дышим — смерти не существует, а там будь, что будет. Арифметика простая. В Париже мы аль в Псковской губернии, все, кто обречен на жизнь, подчиняются непогрешимой алгебраической формуле о трех константах: каждый подвластен течению времени, каждый ищет любви, каждый рано или поздно сыграет в ящик. Ничто не вечно под Луной, и никто не застрахован от вселенского равнодушия. «Необратимость» безысходна, «Необратимость» предопределена — фатализм витает над внутрикадровым пространством изуверской галлюцинации Гаспара Ноэ, словно рояль подвешенный на рыболовной леске. Зачатому в слезах суждено родиться утопленником.
Здоровый экзистенциальный пофигизм ницшеанского воззрения «amor fati» преображается в диалектику, близкую к эпикурейскому блаженному малодушничеству: пока мы дышим — смерти не существует, а там будь, что будет. Арифметика простая. В Париже мы аль в Псковской губернии, все, кто обречен на жизнь, подчиняются непогрешимой алгебраической формуле о трех константах: каждый подвластен течению времени, каждый ищет любви, каждый рано или поздно сыграет в ящик. Ничто не вечно под Луной, и никто не застрахован от вселенского равнодушия. «Необратимость» безысходна, «Необратимость» предопределена — фатализм витает над внутрикадровым пространством изуверской галлюцинации Гаспара Ноэ, словно рояль подвешенный на рыболовной леске. Зачатому в слезах суждено родиться утопленником.
Ноэ сравнивал себя с Ханеке и Бунюэлем, однако больше тяготел ко второму во всем, что касается методологии воссоздания уродливого. Его «жестокость» — не объект исследования, а средство художественной выразительности, вынужденный камень преткновения, без которого невозможно жонглировать стадиями эмоционального исхудания публики. При всем при этом, Ноэ — отличный трипадвайзер, умело сопровождающий зрителя сквозь тернии алогичного таймлайна и запредельной экранной жести. Известно опытным психонавтам, что эйфория — это обратная сторона истерики, а с нагнетанием последней «Необратимость» справляется на «ура». А могло ли оно быть иначе, коли закон сохранения энергии сообщает нам, что жизнь чужая иль жизнь своя, жизнь отнятая или подаренная, рано или поздно будет отдана в костлявые руки бессмертной старушки с косой. Время разрушает все, и ничего в этом мире не происходит по нашей воле — об этом молчал Заратустра, об этом кричит Гаспар Ноэ.
Редактор: Лена Черезова
Редактор: Лена Черезова
Понравился материал?
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Поддержать «Кинотексты»
Любое Ваше пожертвование поможет развитию нашего независимого журнала.
