Кинотексты
Молодые авторы о кино
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 15 ИЮНЯ 2021
«ВОЙНА РАИ СИНИЦИНОЙ» И «ГРЯЗНЫЕ ПТАХИ»: ПЛЕНЕННЫЕ КОНТЕКСТОМ
Два разнополярных участника основной программы Докер-2021 рассуждают о войне как о боли потерявшегося поколения, и о кино как войне «взгляда» против «фиксации»
«ВОЙНА РАИ СИНИЦИНОЙ» И «ГРЯЗНЫЕ ПТАХИ»: ПЛЕНЕННЫЕ КОНТЕКСТОМ
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 15.06.2021
Два разнополярных участника основной программы Докер-2021 рассуждают о войне как о боли потерявшегося поколения, и о кино как войне «взгляда» против «фиксации»
«ВОЙНА РАИ СИНИЦИНОЙ» И «ГРЯЗНЫЕ ПТАХИ»: ПЛЕНЕННЫЕ КОНТЕКСТОМ
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 15.06.2021
Два разнополярных участника основной программы Докер-2021 рассуждают о войне как о боли потерявшегося поколения, и о кино как войне «взгляда» против «фиксации»
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Ефим Грабой — выпускник Школы кино и телевидения имени Стива Тиша в Тель-Авиве. Карлос Альфонсо Корраль — вольный фотограф и ассистент Роберто Минервини. Оба трудятся на поприще документалистики. Оба считают, что кино — это герилья, на фронтах которой схлестнулись перспектива и точность, дистанция и изложение. Первый проникает во внутренний мир Раисы Синициной, израильского репатрианта, прошедшей через блокаду Ленинграда. Второй вторгается в личное пространство бедолаг, скитающихся по ночлежкам и безлюдным городским улицам. Их темы не сопряжены, а техники несовместимы, однако «параллель» интимного диалога Грабоя и старушки Раи пересекается с «меридианом» безответной исповеди героев Корраля. Координаты «экватора» отчетливо проявляются на кинополотне.
«Война Раи Синициной», реж. Ефим Грабой
/ источник для всех фото: www.midff.ru /
/ источник для всех фото: www.midff.ru /
ИСТОРИЯ И ЛЮДИ
Война Раи Синициной
Давеча в уютной квартире Раисы Борисовны в знойном Тель-Авиве прописалось два новых постояльца: молодой режиссер Ефим Грабой, он же просто Фима, и его видеокамера. Юноша прилетел сюда из России не для того, чтобы шерстить книжные полки, на которых пылятся сборники Губермана, и не чтобы слушать по радио слащавую попсу на идише. Постановщик задался целью зафиксировать путь, который довелось проделать военврачу Раечке, дабы выползти из горнила Великой Отечественной и начать жизнь с чистого листа. Пускай и не в тех краях, за которые она, будучи рядовым Красной Армии, проливала кровь, пот и слезы в годы войны.
Беседуя с пенсионеркой Раисой, Грабой пытается оценить величину нещадных мер, которые миловидная старушка предпринимает, чтобы бороться со страшными воспоминаниями: о блокаде, о испускающих дух солдатах, о голоде. Режиссер вслушивается в хрипловатый голос Раи, и он ведает об усилиях, необходимых, чтобы не держать зла на людей, которые выросли в мирное время и при встрече с ветераном из раза в раз задают ему один лишь неуместный вопрос: «А вы в людей стреляли?»
Для Раисы, прошедшей через Ад, не существует исторической правды. За таким добром надобно обращаться к учебникам и монографиям. Для нее былое — не кадры военной хроники и не мемуары фронтовиков, а намалеванное на подкорке слово «страх». Тогда — боязнь не проснуться после очередной бомбежки. Сегодня — осознание того, что рано или поздно Вторая Мировая из национальной трагедии превратится в сухую статистику. Страх, что когда-то имя Раисы Синициной молча примкнет к безликой цифре с шестью нулями в циничном отчете «Жертвы войны».
Давеча в уютной квартире Раисы Борисовны в знойном Тель-Авиве прописалось два новых постояльца: молодой режиссер Ефим Грабой, он же просто Фима, и его видеокамера. Юноша прилетел сюда из России не для того, чтобы шерстить книжные полки, на которых пылятся сборники Губермана, и не чтобы слушать по радио слащавую попсу на идише. Постановщик задался целью зафиксировать путь, который довелось проделать военврачу Раечке, дабы выползти из горнила Великой Отечественной и начать жизнь с чистого листа. Пускай и не в тех краях, за которые она, будучи рядовым Красной Армии, проливала кровь, пот и слезы в годы войны.
Беседуя с пенсионеркой Раисой, Грабой пытается оценить величину нещадных мер, которые миловидная старушка предпринимает, чтобы бороться со страшными воспоминаниями: о блокаде, о испускающих дух солдатах, о голоде. Режиссер вслушивается в хрипловатый голос Раи, и он ведает об усилиях, необходимых, чтобы не держать зла на людей, которые выросли в мирное время и при встрече с ветераном из раза в раз задают ему один лишь неуместный вопрос: «А вы в людей стреляли?»
Для Раисы, прошедшей через Ад, не существует исторической правды. За таким добром надобно обращаться к учебникам и монографиям. Для нее былое — не кадры военной хроники и не мемуары фронтовиков, а намалеванное на подкорке слово «страх». Тогда — боязнь не проснуться после очередной бомбежки. Сегодня — осознание того, что рано или поздно Вторая Мировая из национальной трагедии превратится в сухую статистику. Страх, что когда-то имя Раисы Синициной молча примкнет к безликой цифре с шестью нулями в циничном отчете «Жертвы войны».
Грязные птахи
Карлос Альфонсо Корраль вырос на мексикано-американской границе и посвятил юность наблюдению за жизнью «низших слоев». А еще с малых лет мечтал стать кинематографистом. Наверное, поэтому курсам в киношколе он предпочел работу «в поле»: сначала в тандеме с фотоаппаратом, а позже в команде Роберто Минервини — документалистом из числа радикальных. Девиз последнего: «Человек выше сюжета». Ну, а единственной причиной для остановки съемок является заполненная карта памяти.
Корраль перенимает данный подход и скрещивает напористость своего наставника с собственным опытом скитаний по захолустьям в поисках верного ракурса. Постановщика окружают ветераны и планокуры, испаноговорящие гастарбайтеры и тучные алконавты. Те, кому страшно и больно оттого, что они все потеряли. И, что самое пугающее, те, кому более ни горячо ни холодно от осознания своей незавидной доли: спасибо этилу и некоторым «штукам» потяжелее.
Камера в «Грязных птахах» входит в пространство всеобъемлющей некоммуникабельности и разряжает обстановку, царящую вокруг обиженных и обездоленных узников объектива Корраля. Его взгляд сосредоточен на людях (в особо запущенных случаях на том, что от них осталось после многодневных возлияний), а не на декорациях, их окружающих. Отсутствует акцент на «месте» и на «времени», на политическом строе и геолокации. Единственное, что останется в кадре, если отбросить лишнюю мишуру — это десяток человеческих душ, что упрямо укрываются за парами дурмана и лицами с пятидневной щетиной.
Ничего лишнего. Одни только «актеры», которые совершенно не умеют играть, но прекрасно владеют навыком «жить», пускай и на грани.
Карлос Альфонсо Корраль вырос на мексикано-американской границе и посвятил юность наблюдению за жизнью «низших слоев». А еще с малых лет мечтал стать кинематографистом. Наверное, поэтому курсам в киношколе он предпочел работу «в поле»: сначала в тандеме с фотоаппаратом, а позже в команде Роберто Минервини — документалистом из числа радикальных. Девиз последнего: «Человек выше сюжета». Ну, а единственной причиной для остановки съемок является заполненная карта памяти.
Корраль перенимает данный подход и скрещивает напористость своего наставника с собственным опытом скитаний по захолустьям в поисках верного ракурса. Постановщика окружают ветераны и планокуры, испаноговорящие гастарбайтеры и тучные алконавты. Те, кому страшно и больно оттого, что они все потеряли. И, что самое пугающее, те, кому более ни горячо ни холодно от осознания своей незавидной доли: спасибо этилу и некоторым «штукам» потяжелее.
Камера в «Грязных птахах» входит в пространство всеобъемлющей некоммуникабельности и разряжает обстановку, царящую вокруг обиженных и обездоленных узников объектива Корраля. Его взгляд сосредоточен на людях (в особо запущенных случаях на том, что от них осталось после многодневных возлияний), а не на декорациях, их окружающих. Отсутствует акцент на «месте» и на «времени», на политическом строе и геолокации. Единственное, что останется в кадре, если отбросить лишнюю мишуру — это десяток человеческих душ, что упрямо укрываются за парами дурмана и лицами с пятидневной щетиной.
Ничего лишнего. Одни только «актеры», которые совершенно не умеют играть, но прекрасно владеют навыком «жить», пускай и на грани.
«Грязные птахи», реж. Карлос Альфонсо Корраль
РИТОРИЧНОСТЬ И ПРИМИТИВ
Война Раи Синициной
На одном из «сеансов» Рая признается Фиме, что ей снятся цветные сны. Поле увядших подсолнухов, нарочно отвернувшихся от солнца, но не теряющих надежды на то, что скоро начнется проливной дождь.
В подобные моменты Грабой отдаляет зрителя от Раисы Борисовны — проводника в камерный мирок советских ветеранов, осевших в Израиле. Она меняет агрегатное состояние, трансформируясь из 94-летней бабули в томный закадровый голос. На первый план выходит салют в честь Дня победы, заснятый в тотальном расфокусе. Откуда-то из тьмы вертикальных черных полос, обрамляющих картинку формата 4:3, на экран выползают красноармейцы, захваченные киноаппаратами военных операторов. Причем маршируют они задом-наперед, устремив несгибаемые спины от мая 1945-го к роковому «двадцать второго июня, ровно в четыре часа». Происходящее из «твердого» и «читаемого» превращается в «неуловимое», если даже не «эфирное». И только скорбные речи Раисы напоминают зрителю о том, что объектный мир никуда не подевался.
Для Грабоя «допрос» пожилой фронтовички немыслим без графического отрешения. Ограничиваться подглядывающими ракурсами и нечаянными бытовыми склейками, больше похожими на компоновку неудачных дублей, режиссер не собирается.
«Война Раи Синициной» не любит одни только тела, формы и видимость. Ибо любой человек — это сознание, обремененное опекой над потенциальным трупом. Отбрасывая плоть, обнажаем сокровенное. Обрезая «доку», наращиваем «арт».
На одном из «сеансов» Рая признается Фиме, что ей снятся цветные сны. Поле увядших подсолнухов, нарочно отвернувшихся от солнца, но не теряющих надежды на то, что скоро начнется проливной дождь.
В подобные моменты Грабой отдаляет зрителя от Раисы Борисовны — проводника в камерный мирок советских ветеранов, осевших в Израиле. Она меняет агрегатное состояние, трансформируясь из 94-летней бабули в томный закадровый голос. На первый план выходит салют в честь Дня победы, заснятый в тотальном расфокусе. Откуда-то из тьмы вертикальных черных полос, обрамляющих картинку формата 4:3, на экран выползают красноармейцы, захваченные киноаппаратами военных операторов. Причем маршируют они задом-наперед, устремив несгибаемые спины от мая 1945-го к роковому «двадцать второго июня, ровно в четыре часа». Происходящее из «твердого» и «читаемого» превращается в «неуловимое», если даже не «эфирное». И только скорбные речи Раисы напоминают зрителю о том, что объектный мир никуда не подевался.
Для Грабоя «допрос» пожилой фронтовички немыслим без графического отрешения. Ограничиваться подглядывающими ракурсами и нечаянными бытовыми склейками, больше похожими на компоновку неудачных дублей, режиссер не собирается.
«Война Раи Синициной» не любит одни только тела, формы и видимость. Ибо любой человек — это сознание, обремененное опекой над потенциальным трупом. Отбрасывая плоть, обнажаем сокровенное. Обрезая «доку», наращиваем «арт».
Грязные птахи
Монохром заземляет эмоции. Крупный план укрепляет доверие. Беспорядочный фоновый гул превращает обрюзглую богадельню в вавилонский «дом, где небо сходится с землей», а слова на иностранном языке перестают казаться незнакомыми.
Камера Корраля — это ластик, которым стираются границы между приземленным и поэтическим, эмпирикой и предположением. Его герои изолированы от внешнего мира, и в то же время четкие контуры их заплывших очей сливаются с реальностью вокруг. Без монтажных уловок на «посте́», без жонглирования линзами и фильтрами.
«Птахи» не стесняются своего «грязного оперения» перед зрителем, неявно кокетничают перед оператором, чеканя костяшки домино, выдувая блюз на гармонике и подкуривая забористую «дудку». Они просто есть. Являются неотъемлемой частью аскетичного натюрморта городских трущоб и застенок муниципальных клоповников. У них нет ни сценария, ни раскадровок, ни лишнего четвертака на опохмел, однако их тирады «в масть» ложатся на минималистичный видеоряд.
Здесь зыбкие надежды пропащих людей не обретают железобетонной прочности. Но определенно становятся осязаемыми.
Монохром заземляет эмоции. Крупный план укрепляет доверие. Беспорядочный фоновый гул превращает обрюзглую богадельню в вавилонский «дом, где небо сходится с землей», а слова на иностранном языке перестают казаться незнакомыми.
Камера Корраля — это ластик, которым стираются границы между приземленным и поэтическим, эмпирикой и предположением. Его герои изолированы от внешнего мира, и в то же время четкие контуры их заплывших очей сливаются с реальностью вокруг. Без монтажных уловок на «посте́», без жонглирования линзами и фильтрами.
«Птахи» не стесняются своего «грязного оперения» перед зрителем, неявно кокетничают перед оператором, чеканя костяшки домино, выдувая блюз на гармонике и подкуривая забористую «дудку». Они просто есть. Являются неотъемлемой частью аскетичного натюрморта городских трущоб и застенок муниципальных клоповников. У них нет ни сценария, ни раскадровок, ни лишнего четвертака на опохмел, однако их тирады «в масть» ложатся на минималистичный видеоряд.
Здесь зыбкие надежды пропащих людей не обретают железобетонной прочности. Но определенно становятся осязаемыми.
«Война Раи Синициной», реж. Ефим Грабой
ОТЧУЖДЕНИЕ И ВОВЛЕЧЕННОСТЬ
Война Раи Синициной
Картонная коробка с юбилейными медалями набита до краев. Их больше некому вручать. Так распорядилось время. Выходцы из «поколения, которого нет» стали «людьми, которых нет» — застывшими лицами с портретов на надгробных камнях.
Рая боялась умереть на войне, но физически не могла запаниковать. Голова тогда была занята вещами более прагматичными. Сейчас Рая не боится сыграть в ящик. Пару месяцев назад холодок по телу, вроде бы, пробегал, а теперь страх совсем перестал.
Рая лежит на лавочке возле пруда. Вместе с Фимой они только что выдули «косячок». Волнение изничтожилось, дряблые мышцы пришли в расслабление. «Я тебе больше всех доверяю», — полушепотом произносит старушка. А зритель, равно как и накумаренный режиссер, не в силах понять, к кому именно был обращен этот спонтанный месседж: к товарищу Грабою или же к безмолвному киноаппарату…
Картонная коробка с юбилейными медалями набита до краев. Их больше некому вручать. Так распорядилось время. Выходцы из «поколения, которого нет» стали «людьми, которых нет» — застывшими лицами с портретов на надгробных камнях.
Рая боялась умереть на войне, но физически не могла запаниковать. Голова тогда была занята вещами более прагматичными. Сейчас Рая не боится сыграть в ящик. Пару месяцев назад холодок по телу, вроде бы, пробегал, а теперь страх совсем перестал.
Рая лежит на лавочке возле пруда. Вместе с Фимой они только что выдули «косячок». Волнение изничтожилось, дряблые мышцы пришли в расслабление. «Я тебе больше всех доверяю», — полушепотом произносит старушка. А зритель, равно как и накумаренный режиссер, не в силах понять, к кому именно был обращен этот спонтанный месседж: к товарищу Грабою или же к безмолвному киноаппарату…
Грязные птахи
Режиссер не подбирает фактуру, не высекает на граните видеоряда барельеф людского бессилия. Корраль настраивается на общую волну с внутрикадровой ноосферой и проникает в столпотворение теней, что следуют за израненными душами своих беспризорных хозяев. Они не ищут спасения от голи и убожества, и вместе с ними постановщик не предпринимает попыток сковырнуть воспаленный бубон.
Карлос выхватывает уродливое, соприкасается с ним и через «не хочу» вычленяет извращенную красоту из неприглядного. Да что там, «неприглядного», интенсивно отвратного и бешено невыносимого, но все равно по-особенному обворожительного.
Органическим глазом пристально вглядеться в эту красоту не получится. Разве что на помощь поспешит «киноглаз». Непредвзятый судья. Незашоренный. Честный…
Режиссер не подбирает фактуру, не высекает на граните видеоряда барельеф людского бессилия. Корраль настраивается на общую волну с внутрикадровой ноосферой и проникает в столпотворение теней, что следуют за израненными душами своих беспризорных хозяев. Они не ищут спасения от голи и убожества, и вместе с ними постановщик не предпринимает попыток сковырнуть воспаленный бубон.
Карлос выхватывает уродливое, соприкасается с ним и через «не хочу» вычленяет извращенную красоту из неприглядного. Да что там, «неприглядного», интенсивно отвратного и бешено невыносимого, но все равно по-особенному обворожительного.
Органическим глазом пристально вглядеться в эту красоту не получится. Разве что на помощь поспешит «киноглаз». Непредвзятый судья. Незашоренный. Честный…
…ведь камера способна вымостить дорогу к измаянному человеческому нутру.
Редактор: Лена Черезова
Понравился материал?
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
