АЛЕКСАНДР МИГУРСКИЙ | 14 ФЕВРАЛЯ 2019

«ИСЦЕЛЕНИЕ»
КИЁСИ КУРОСАВЫ

Рецензия на мистический психологический триллер культового японского маэстро

«ИСЦЕЛЕНИЕ» КИЁСИ КУРОСАВЫ

АЛЕКСАНДР МИГУРСКИЙ | 14.02.2019
Рецензия на мистический психологический триллер культового японского маэстро
«ИСЦЕЛЕНИЕ» КИЁСИ КУРОСАВЫ
АЛЕКСАНДР МИГУРСКИЙ | 14.02.2019
Рецензия на мистический психологический триллер культового японского маэстро
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Режиссер: Киёси Куросава
Страна: Япония
Год: 1997


Мир городских легенд, гипноза и иррационального зла – естественная среда обитания героев Киеси Куросавы. Несмотря на их сопротивление иррациональному, безумие, точно призрак или нависшая смерть (ощущение, фиксируемое камерой общим планом) постепенно опутывает каждого, вытаскивая наружу из глубин подсознательного самые противоречивые чувства, не имеющие ничего общего с моралью и законом.

Не касаются они и героев мифов и сказок, например, Синей бороды – или главного антагониста «Исцеления» Мамию. Только стремление найти «приземленный» ответ на вызов, брошенный реальности неудачливым студентом-медиком, помогает выстоять продирающемуся сквозь гипнотический туман детективу Такабэ – сильному духом и разумом человеку, безропотно тоскующему оттого, что его жена постепенно сходит с ума.

Цель Такабэ схожа с целью любого полицейского – сохранить статус-кво, восстановить привычный порядок вещей, нарушенный серией убийств, производимых незнакомыми друг другу людьми, однако действующими по общему сценарию:
они вырезают на телах своих жертв Х-образный знак.
Детективная история, разворачивающаяся в первой половине фильма, вполне типична для жанра триллер, часто заигрывающего с эзотерикой и оккультизмом. Психологическое противостояние невменяемого убийцы-подстрекателя и детектива, становящееся экстремальным сеансом психоанализа, во второй части – вот что делает фильм уникальным и позволяет раскрыть необыкновенный творческий почерк Куросавы. Он заключается в сложной монтажной игре, в которой крупный план – инструмент противопоставления концепций мышления героев, а не душевых волнений, потому он так редок.

Ритм фильма, словно нарочно снижен, изображение близится к статичности, однако звук придает динамику, глубину пространству, вводит в транс, сталкивая природные стихии (огонь и воду) с техногенным шумом города. Город есть критерий нормальности. Гипноз таинственных узких улочек, плавно перетекающих в комфортабельные семейные гнездышки, еще сильнее высвечивает иррациональность, как занимаемой героями общественной роли, так и любого переживаемого ими чувства. Травмы, полученные в ходе жизни, должны быть утаены – таково требование обслуживающих людей структур (от патриархальной семьи Такабэ до психиатрической клиники). В таком случае, так ли однозначно безумие? Быть может, преступления, к которым подстрекает гипнотизер, и есть терапия – желаемое высвобождение бессознательного (стихий огня и воды), ранее находящего выражение лишь в невротических реакциях, ни на йоту не избавляющих от щемящей ненависти или одиночества?

Зло кажется онтологическим, имплицитно заложенным в человеке, потому, что социальные противоречия, присущие любому иерархическому обществу (в особенности, современному капитализму), а с ними – защита интересов господствующего класса, не оставляют места для их разрешения, даже для честного разговора о них. Фрейд предполагал, что именно честность по отношению к своим "демонам", самоопределение перед ними, вынутыми наружу, должны помочь человеку исцелиться. Риторика, вполне созвучная Мамии, – герою, опустошенному посредствам некоего ритуала; он чистая доска, трикстер, возможно, видящий свою цель в том, чтобы избавить от мучений других людей, травмированных царящими правилами игры. Куросаву, судя по всему, пугает этот "освобожденный" человек. Иначе как объяснить, что его герои не находят другого способа "лечения", кроме убийства? Иной пример – детектив Такабэ, которому встречи с маньяком помогают четко отделить границу, за которой маячит безумие. Вместо ножа (не он ли та Синяя борода?) мужчина, осознав свою слабость что-либо исправить, хватается за телефон, чтобы отправить супругу в психиатрическую клинику.
Однако смысл действий Мамия остается для детектива туманным. Фильм как бы делится на две составляющие: историю Такабэ и общества, находящегося под влиянием зла. Строгость мышления спасла детектива от безумия; он отверг протянутую руку (жест, дарующий разуму иную оптику, как на известной фреске Микеланджело). И все же мир не исцелился. Замученная работой официантка – классический пролетарий – узнав нечто, тайное для нас, берется за первый попавшийся нож. Можно сказать, что и тут замешен гипнотизер. Но его в кадре нет. Даже титры оказываются порезанными, и сквозь порезы пленки идут слова поверх кадра с изображением ночной улицы – идеологический код, отделяющий вымысел от реальности, чья связь на поверку оказывается гораздо прочнее и явственней, покуда сохраняются травмирующие человека классовые отношения.

Редактор: Лена Черезова
Автор журнала «Кинотексты»
Понравился материал?
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Поддержать «Кинотексты»
Любое Ваше пожертвование поможет развитию нашего независимого журнала.
Made on
Tilda