ПЕРВЫЕ ШАГИ И ФОРМИРОВАНИЕ ВЗГЛЯДОВ
Подростком у меня не было историй о тех местах, где я жил. У этих пригородов, этих немецких пригородов, которые сильно отличаются от пригородов американских, нет историй. У Германии не было своего неореализма, у нас не было своего Микеланджело Антониони, фильмы которого рассказывали о том, как страна строится, разваливается и падает ниц перед лицом растущего индивидуализма. Я думаю, как раз из-за нужды в подобных историях, которых я не обнаружил и в немецкой литературе, я начал интересоваться кино, потому что нашел такие истории в нем. В дальнейшем я открыл для себя фильмы Вима Вендерса и Р. В. Фассбиндера, в которых обнаружил нечто, что помогло мне увидеть и объяснить мой мир подходящим образом.
Самое простое объяснение выбора материала для сюжета — в том, что женщины для меня чужие. Фокусируясь на женском персонаже, я не даю себе становиться чересчур биографичным. Если бы я сосредоточился на мужчинах, едущих по автобану, это неотвратимо привело бы меня к размышлениям о себе, о поисках себя и так далее. Когда рассказываешь историю о женщинах, опасность заключается в том, что они начинают тебя привлекать, тебя как рассказчика влекут собственные персонажи, но я в курсе, что я не 100% нейтрален. Тем не менее, выбор протагонистов позволяет мне больше дистанцироваться от нарратива. С этого расстояния я способен увидеть механизмы зависимости и эксплуатации, которые преобладают: мужчины по-прежнему владеют компаниями, а женщинам приходится работать.
Когда мне было восемнадцать, я увидел «Хэллоуин» Джона Карпентера. Это было большим кинособытием для меня, влияние которого до сих пор продолжается. Это фильм о психических, субъективных образах, равно как и об объективных; их чередование и создает чувство ужаса. Вы никогда не знаете, субъективно или объективно то, что происходит на экране. Иногда точка зрения зрителя, смотрящего со стороны, меняется на кадры субъективной камеры, в итоге он оказывается объектом, а не субъектом перед камерой. Каждый раз это вызывает шок. Я думаю, это действительно меня сформировало. Хичкок тоже часто делал так, что вы не были уверены в личности смотрящего: это Хичкок, повествователь или персонаж? А в поздних картинах Эдварда Хоппера, он перестал рисовать персонажей в пограничных ситуациях, и начал рисовать сами пограничные ситуации — как взгляд. Я думаю, что под конец своей карьеры Хоппер рисовал так, как Ясудзиро Одзу снимал свои фильмы.
БЕРЛИНСКАЯ ШКОЛА: ЭТИМОЛОГИЯ ПОНЯТИЯ
Все трое не желают ни разоблачать реальность, ни иронизировать над ней. Они производят самоочевидность, наделяя своих персонажей красотой и достоинством.
В кино меня интересует, прежде всего, побуждение к вниманию. Самые счастливые моменты моей киножизни были всегда связаны с состоянием чистого созерцания, вне всякой морали, с концентрацией, пребыванием у себя самого. С омовением души, душем душевным, как когда-то сострил Витгенштейн. Камера не принимает ничью сторону; одинаково обходится с людьми и вещами, рассматривает человека так же, как зверя, дом, облако: ты хочешь понять его, прочесть, но ты знаешь, что он так и будет чужим, и в этом ничьим больше. Думаю, в наших фильмах главное — вопрос обладания, присвоения. Мы очень любим (не сговариваясь, вне всякой программы) снимать людей, которые не хотят, чтобы с них сдирали покровы, не хотят навязываться в друзья, продавать себя, отдавать себя в собственность. И не хотят рекламировать себя или фильм, в котором играют. Это сопротивление рождает эротику фильмов, достоинство, свободу.
В плохом фильме любовь проговаривается через диалоги, а в хорошем фильме мы чувствуем, как она появляется, что намного важней. Приступая к съемочной работе, я часто строю реплики и прописываю какие-то детали бессознательно, чтобы вызвать определенное настроение. Черт знает что может получиться, если заставить персонажей выговаривать зализанные предложения. Их стошнит! Я не могу сказать, что такое хороший диалог. Мне просто нравится, когда кто-то посредством языка хочет спрятаться. Или один другого хочет к чему-то подтолкнуть. Но если персонаж разговаривает со зрителем, потому что он хочет им манипулировать, мне это неинтересно — ни как зрителю, ни как режиссеру.
ЛИШНИЕ ЛЮДИ
Люблю имена, с которыми связаны истории. Имена, у которых богатые этимологические связи. Йеллой зовут девочку из фильма Вима Вендерса «Алиса в городах», который я посмотрел в семидесятые годы. А по-арабски «Йелла» — это агрессивное приказание: «Иди сюда, и сделай это немедленно!» В первом фильме, который я снимал с Ниной Хосс, главную героиню звали Лейла — это анаграмма Йеллы.
ЛЮБОВЬ И РЕПРЕССИИ
Замысел картин возник пятнадцать лет назад. Тут надо заметить, что я всегда ненавидел историческое кино. Меня ужасала сама мысль о том, что актеров придется рядить в старинные костюмы, искать какую-то ветхую мебель… Меня волновало только настоящее. Но чем старше я становился, тем больше думал об истории, а конкретно — о двух поворотных кризисных моментах в судьбе страны. Первый из них — падение нацистского режима, второй — исчезновение ГДР. И тот, и другой в определенном смысле были концом Германии. А кино — это то, что вращается вокруг кризиса, вокруг смерти. Но я не мог снять эти фильмы 15 лет назад, потому что был недостаточно хорош. И еще мне нужна была идеальная любовная пара. Я нашел ее в Нине Хосс и Рональде Церфельде. Они в высшей степени интеллигентные артисты. Это не марионетки, которые ждут, что ты, как режиссер, все за них решишь.
Для меня кино всегда должно быть современным. Должен сказать, я не очень люблю картины того времени. Моя работа над «Фениксом» была тяжелой физической работой со старыми дилижансами или старыми руинами. Мне не нравилось ездить в Польшу, искать улицы, которые выглядят так, будто их бомбили во время Второй мировой войны, и видеть, что в домах до сих пор живут бедняки, и мы должны платить им, чтобы они не выглядывали в окна во время наших съемок. Мне не нравится такая ситуация. В исторических картинах ты воссоздаешь мир, а сам не являешься его частью. Для меня история всегда присутствует в современном мире. Когда я выхожу из своей квартиры и иду по берлинской улице, я вижу памятные камни с именами евреев, которые жили в этих домах и были убиты нацистами в концентрационных лагерях. Таким образом, история всегда присутствует в нашем современном мире. И я пытался снимать фильмы, в том числе исторические, такие как «Транзит», которые существуют в прошлой истории и в наше время одновременно. Когда я снимаю картину об историческом периоде, я стараюсь сделать ее современной.
ДВЕ СТИХИИ