АЛЕКСАНДР МИГУРСКИЙ | 25 ДЕКАБРЯ 2019

КЭРОЛ: СКВОЗЬ МУТНОЕ СТЕКЛО КЛАССОВЫХ ОТНОШЕНИЙ

Патернализм VS трансгрессивный опыт квир-людей в стилизованной под классические декорации послевоенной Америки драме от режиссера «Бархатной золотой жилы»
КЭРОЛ: СКВОЗЬ МУТНОЕ СТЕКЛО
КЛАССОВЫХ ОТНОШЕНИЙ
АЛЕКСАНДР МИГУРСКИЙ | 25.12.2019
Патернализм VS трансгрессивный опыт квир-людей в стилизованной под классические декорации послевоенной Америки драме от режиссера «Бархатной золотой жилы»
КЭРОЛ: СКВОЗЬ МУТНОЕ СТЕКЛО
КЛАССОВЫХ ОТНОШЕНИЙ
АЛЕКСАНДР МИГУРСКИЙ | 25.12.2019
Патернализм VS трансгрессивный опыт квир-людей в стилизованной под классические декорации послевоенной Америки драме от режиссера «Бархатной золотой жилы»
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Режиссер: Тодд Хейнс
Страна: Великобритания, США
Год: 2014


Около девятнадцати лет сценаристка «Кэрол» Филлис Наги билась во все двери индустрии, чтобы экранизировать свой сценарий, написанный по роману Патриции Хайсмит. Причина тому проста: история любви двух женщин в классических декорациях послевоенной Америки не интересовала продюсеров. В американской киноиндустрии «спонсоры» всегда стараются соблюсти «приличия» (а наличие двух гетеросексуальных мужчин на второстепенных ролях казалось тогда излишне провокационным) и с выгодой для себя разыграть актуальную политическую карту. В конце нулевых ею стала проблема институализации однополых отношений.

Создатели «Кэрол», в отличие от того же Гаса Ван Сента, снявшего в 2008 году «агитку» о Харви Милке, не перешли на язык плаката для того, чтобы их фильм увидел свет. Сохранить верность первоначальному замыслу удалось только благодаря усилиям режиссера Тодда Хейнса, одного из отцов New Queer Cinema, и ряда независимых инвесторов, решившихся поддержать рискованный проект.
На съемках фильма «Кэрол»
КОЛЛЕКТИВНАЯ ТРАВМА И РЕТРОФУТУРИЗМ
От многих квир-фильмов, появившихся на волне социального заказа, «Кэрол» отличалась тем, что не акцентировала внимание на преодолении исторического травматического опыта квир-людей [1]. Картина целиком и полностью основывалась на ностальгии по «утраченной Америке» социального благополучия – заре общества потребления. Внедрение современного сюжета в атмосферу политически консервативной страны с расцветающей экономикой заставляет критиков определять стиль фильма как ретрофутуристический [2]. За этим подразумевается столкновение лицом к лицу прошлого с настоящим не для морального выговора первому, но для того, чтобы запечатлеть новый опыт переживания собственной идентичности, потерявшей статус «маргинальной» в современной политической системе.

Однако великолепно выполненная с помощью зернистого изображения 16-ти миллиметровой пленки стилизация под «золотой век» американской кинематографии, а также конструирование кадра в духе нью-йоркской школы фотографии (вроде Сола Лейтера и Вивиан Майер) позволяют нам прочитать этот фильм и несколько иначе. Так виниловые пластинки, плавные изгибы старых «фордов», несущихся по дорогам рождественского Нью-Йорка, пленочные фотоаппараты и – параллельно вещам – речи Трумэна о «мировом зле» вкупе с упоминанием комиссии по расследованию антиамериканской деятельности фигурируют в фильме в качестве виньеток, придающих сложной экспрессивной композиции «Кэрол» декоративный исторический флер. Но именно в этой осторожной декоративной глубине скрыт интереснейший с точки зрения классовой оптики момент фильма, не позволяющий считать работу Хейнса «гомосексуальной утопией». Речь идет о товарном фетишизме, или о диалектических отношениях «людей и вещей», в которых классовая динамика находит свое непосредственное отражение.
ФЛАНЕР И ШОПГЕРЛ
Проблема соотношения личного и общественного в «Кэрол» проявляется через мизансцены. Камера то и дело пытается зафиксировать отчуждение, образующееся моральное расстояние между героями (как это показано, например, в просторной редакции газеты между Терезой и её другом-фотографом) или, наоборот, волнительную близость, помещая влюбленных женщин в небольшие гостиничные номера. Эротический заряд взгляда фиксируется в снятых восьмеркой диалогах в кафе и ресторанах так, чтобы он приобрел самостоятельное значение, внося в общественное пространство тайну личного интереса. И в этих сближениях/отдалениях людей не наблюдается никакой силы, что попыталась бы упразднить, подвергнуть сомнению или оклеветать личную идентичность героев. Драматическое действие здесь структурируется согласно законам классовой динамики. Именно они обуславливают характер взаимоотношений героинь.

Тереза – шопгерл, практически ничем не отличающаяся от других «образцовых» работниц престижного универмага. Она экономически независима от мужчины, но её зарплаты не хватает на то, чтобы посвятить себя любимому делу – фотографии. Её работа в универмаге – это обслуживание механизмов накопления товаров, от которого в те годы начинает зависеть социальная мобильность человека. Это хорошо заметно в одной из первых сцен, когда Тереза приходит на работу и становится в очередь на распределение рождественских шапочек «от руководства». Механическое повторение одной и той же фразы охранником, тусклые поблекшие цвета и метафорический статус игрушечного поезда (по-видимому, ассоциирующегося у девушки с рутинной стабильностью её собственной жизни) подчеркивают мироощущение девушки как представительницы рабочего класса. Она беспрекословно выполняет требования управляющей, сонно ждет у своего шкафчика звонка, возвещающего о конце рабочей смены, и так же автоматически идет в бар – выпивать с ребятами, чтобы расслабиться после целого дня отупляющей бесполезной деятельности.

Сам универмаг, являющийся «центром продажи роскоши» [3] , ввел новые культурно-экономические диспозиции, в рамках которых образ женщины стал объектом потребительского обращения. Иначе говоря, товар приобрел «женское лицо» шопгерл и рекламных див – и сами они уподобились товару, готовому к продаже [4]. Повелевающий взгляд фланеров, завсегдатаев торговых центров, пролетариев, превращенных, благодаря вмещению целого мира эстетического удовольствия на территорию рынка, в клиентов, контролирует этих девушек, при этом отдавая себя во власть меновой стоимости. Представительница буржуазии – Кэрол – здесь получает более широкие возможности. Она не просто зритель, поддающийся «теологическим ухищрениям» товара, чтобы забыть о своей роли во всеобщей системе разделения труда, – она о ней хорошо помнит! – а субъект, контролирующий вещи, способный приобрести что угодно, дабы добиться своих целей. Покупаемые и распределяемые ею вещи проявляют свою истинную товарную природу перед камерой. В капиталистическом обществе товар подчиняет себе все общественные отношения, будучи сам при этом лишь их плодом. А замена потребительной стоимости вещи меновой при капитализме неизбежно приводит к фетишизации товаров (приданию им сверхчувственной формы) через взаимодействие с социальными практиками [5].

Первая встреча Кэрол и Терезы в магазине – замечательный тому пример. Брошенные на прилавок шелковые перчатки (исторически, символ буржуазной женщины) и купленная Кэрол по совету молодой девушки железная дорога (манипуляция с фетишем) предваряют роман двух женщин. Развитие его также будет сопровождаться товарообменом: купленная Терезой пластинка вберет все её внимание к Кэрол во время ссоры с парнем по поводу отъезда в Европу, а подаренный девушке фотоаппарат (очень символично преодолевший порог квартиры Терезы толчком ноги) предстанет мостиком, связавшим их окончательно.

Позднее товарные отношения женщин перейдут в открытую фазу подчинения/мимикрии. Именно через товарные цепочки в фильме осуществляется соединение личного бытия и общественного. Граница между ними выделяется лишь очертаниями множества мутных стекол, сквозь которые Тереза снова и снова смотрит на мир, выискивая в толпе Кэрол, столь напоминающую обычную буржуазную жену, облаченную в шубу, платок – и с неизменными шелковыми перчатками на руках.
КЛАССОВЫЕ РОЛИ И СВОБОДА В ИНТЕРЬЕРАХ
Смотрят на мир сквозь стекла и буржуа, с той лишь разницей, что вокруг них концентрируется совокупность объектов, подчиненных их воле. Консолидация класса требует соответствующего этикета – соблюдения гетеронормативов и приверженности семейным ценностям. Кэрол среди прочих послушных буржуазных женщин – бунтарка, нарушающая негласно принятые правила, но не оспаривающая сами буржуазные конвенции.

Она бьется за ребенка, но не за признание своей сексуальности как таковой. Она ярко красит губы, вальяжно ведет машину и выкрадывает Терезу куда и когда ей заблагорассудится (домой или в путешествие). В интерьере буржуазного дома, в котором сливаются «деловая» жизнь и приватная, питая иллюзии его хозяина [6], находится место для всего, что недоступно Терезе. Девушка, играя на фортепьяно и изучая пластинки на фоне рождественской елки (идиллическая картина семейного быта, не правда ли?), занимает здесь положение работницы, удовлетворяющей эстетические интересы Кэрол. Все это продолжается до тех пор, пока Хардж и Кэрол не начнут скандалить – и девушку как использованную вещь отправят домой. Подчиненное положение Терезы еще даст о себе знать. Например, оказавшись в одном из отелей, она, чтобы оправдываться перед консьержкой за уединение с Кэрол в одном номере, обратится к своей возлюбленной «миссис Эйрд», тем самым воспроизведя на уровне языка производственную иерархию. Кроме того, единственные стабильные и равноправные отношения в фильме наблюдаются только между Кэрол и её бывшей любовницей Эбби – лишь с ней она максимально честна. В этом контексте дом Эбби представляется крепостью, хранящей тайны буржуазных женщин, с внутренним убранством, окутанным непроглядной тьмой. Тереза для Кэрол – путь к новой молодости («Я никогда не была такой красивой»). Как отмечал Славой Жижек, за подобной мифологемой прячется факт эксплуатации – бедные служат молодости богатых [7].

Подчиняясь воле Кэрол, Тереза уподобляется ей. Когда фокус её камеры совпадает с фокусом основной техники, становится понятно, чьими глазами мы смотрим на соблазнительную красоту элит. Немудрено, что девушка, мечтающая работать в престижной газете фотографом, видит в образе Кэрол всего лишь мозаику социальных признаков. Яркий макияж, свойственный богатой женщине, в конце фильма украсит и лицо Терезы.
По сути, мечты девушки исполняются только благодаря привилегированному положению Кэрол. Так, открывая после развода свой бизнес и покупая квартиру на двоих, Кэрол ловит Терезу на крючок, покровительственно положив руку ей на плечо. Патернализм, присутствующий в отношениях женщин, маркирует не борьбу за свободную любовь и не новый трансгрессивный опыт квир-людей, а классовую возможность позволить себе быть тем, кто ты есть в строго обозначенных границах – любить в интерьерах. Это отмечал и сам режиссер, наблюдавший как с институализированием лгбт-движения медийное пространство заполнили «бесполые квиры», растерявшие весь эротический трепет перед себе подобным. Таким образом, история, рассказанная в «Кэрол», напоминает нам о невидимом потолке классового общества, сквозь который мы глядим наверх и неосознанно попадаем под власть коммодификации, – всеобщего товарного учета, очерчивающего границу удовольствиям и страстям.

Редактор:
Лена Черезова
Автор журнала «Кинотексты»
Понравился материал?
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Поддержать «Кинотексты»
Любое Ваше пожертвование поможет развитию нашего независимого журнала.
Carol (Todd Haynes, USA, 2016) // A Level Film Studies - Focus Film Factsheet. P. 3-4.
Кувшинова М. Ю. Канны-2015: Гомосексуальная утопия Хайсмит-Хейнса [Электронный ресурс] URL: https://seance.ru/articles/cannes2015-carol-review/
Беньямин В. Озарения. М., 2000. С. 153.
Reid A. Unruly Women, Queer Objects: Analysing Object Conduct in Todd Haynes' Carol (2015). Sydney, 2017. P. 29-30.
Маркс К. Капитал. Т. 1. М., 1951. С. 81-82.
Беньямин В. Озарения. М., 2000. С. 160-161.
Lindblom J. The Cognitive Import of Contemporary Cinema: Deviant Phenomenal Models in Gaspar Noé's Enter the Void, P. 3.
Жижек С. Киногид извращенца. Екатеринбург, 2014. С. 915-916.
Made on
Tilda