Зритель на протяжении фильма чувствует, будто невольно подглядывает за неприятными фактами чужой жизни, съеживаясь и испытывая невозможность отвернуться при всем желании: камера то и дело «спотыкается», словно мы смотрим процедурал, выдает расфокус и резко дергается, или, наоборот, застывает неподвижно на несколько минут. Непривычными ощущаются ломаные акценты и невозможность героев выразить мысль на чужом языке. Сандра — немка, Сэмюэл — француз, их домашним языком компромисса становится английский. Когда героиню в суде и дома заставляют говорить лишь на французском, к которому она не привыкла, она ощущает дополнительное мучение от невозможности выразить себя. Даниэль же говорит всегда только по-французски, что еще больше отдаляет его от матери.
Образ мальчика получился, кажется, слишком сложным. В современном кино давно наметился тренд на разумных не по годам детей: «Камон Камон», «Солнце мое», «Маленькая мама». Они знают, чувствуют и понимают больше, чем взрослые. Реализация мысли о «глаголящей истине» слишком прозрачна. Особенно, когда речь идет о слабовидящем мальчике, дающем показания в суде. Даниэль любит родителей, но уже не той абсолютной любовью, что бывает лет до шести. Он, как и героиня «Солнце мое», сомневается во всесильности мамы и папы, подвергает сомнению их действия и вовсе не уверен в их правоте. В конце, казалось, он прошепчет маме на ухо своим нежным и любящим голосом: «Я все знаю. Я тебя ненавижу». Но этого не происходит. Вероятно, эту фразу он произнесет через пару лет. А пока он еще может обнять ее, прижав к себе, и целовать в лоб, словно свое дитя, прошедшее через нечто ужасное.