Статичность сцен, изображающих повседневную жизнь семейства, разбивается нервной подвижностью мимики главной героини в исполнении блистательной актрисы Джины Роулендс. Спокойствие на её лице сменяется злобой и раздражением, точно так же, как милая улыбка Ника, ограненная уголками его ковбойской шляпы, порой превращается в отвратительный звериный оскал. Идиллия быта, создаваемая в кадре во время семейных трапез и нежных объятий, рушится не так последовательно, как в творчестве Бергмана или Ханеке. Точкой кипения в напряженных отношениях героев Джона Кассаветиса всегда становится случайный импульс, который служит катализатором развития конфликта. Но после безудержных криков и слёз всегда наступает спокойствие. Вода смывает кровь от побоев, и супруги, как ни в чем не бывало, вновь занимаются совместной уборкой дома и приготовлением ко сну.
Женщина есть женщина, — утверждает Ник, и, видимо, ей несвойственно быть собой без авторитетного мнения мужа. Все диагнозы уже заранее спрогнозированы, ведь Мейбл действительно нуждается в профессиональной помощи. Власть мужчины сменяется властью психиатра, рациональное одерживает верх над эмоциональным. В отрыве от семьи и детей, она проходит курс перепрограммирования, или же, выражаясь терминами Фуко, — процесс дисциплинирования с последующим принятием «правильной», диспозитивной реальности. Отрезок жизни, о котором мы узнаем лишь со слов Мейбл во время праздничного ужина в честь её возвращения, укладывается в одной монтажной склейке — «спустя 6 месяцев». Это, пожалуй, единственный момент, когда Кассаветис приостанавливает плавный ритм повседневности, буквально ставит на паузу жизнь, запечатленную на камеру. Белый лебедь Мейбл исполняет свой последний танец перед тем, как в доме вновь прозвучат крики, и в комнате погаснет свет. Гости разошлись по домам, дети легли спать, случайные эмоции взяты под жесткий контроль, и сцена постепенно начинает пустеть.