Однако не стоит думать, что Вирасетакул выстраивает с природой традиционные отношения в духе романтизма. Биосфера — это не плацдарм для человеческих переживаний, а неуловимая и непознаваемая вещь-в-себе, о чем писал Тимоти Мортон. «Дядюшка Бунми» сталкивает модерновую идентичность с вечными пейзажами, технологию и традицию. Телевизор посреди джунглей, буддийский монах в белоснежной душевой отеля; сцена моления в храме, где на фоне перемигиваются гирлянды, а над прихожанами равнодушно трудятся вентиляторы — вот уж максимально одухотворенная картина. Город вообще кажется местом морального запустения, где человек предает свои идеалы, только и может, что смотреть телевизор — символ деградации человечества, оставшийся далеко в нулевых.
И мошкара, и говорящий сом, и синий вол, исполненный очей, — животные находятся почти в каждом кадре, каждом звуке. Бунми не помнит, а видит свои прошлые жизни прямо перед носом — жуки, которые умирали и умирают под его подошвой, рыбки, словно сперматозоиды роящиеся в загадочной пещере. Как там у Тютчева? «Все во мне и я во всем». В конце концов, раз человек — животное, то и этих млекопитающих в картине хватает. На ферме трудится множество тайцев и мигрантов из Лаоса. Бунми сожалеет об убийстве коммунистов в той же степени, что и об убийстве жуков — какая теперь разница, что испортило карму и привело к болезни.
Как можно догадаться, фильм не заканчивается на моменте смерти Бунми просто потому, что его дух остался в мире. В родственниках, в природе, на пленке. Вирасетакул в одном из интервью сказал, что кино это еще один способ принять смерть. С этой точки зрения его фильм о перевоплощениях не столько души, сколько «главного из искусств». Стили съемки сменяют друг друга, отсылая зрителя то к индийским мелодрамам, то к классическим тайским лентам, то к found-footage-хоррорам.