Кинотексты
Молодые авторы о кино
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 21 МАЯ 2020
САМУРАЙ: ФИЛЬМ О ШИЗОФРЕНИКЕ, СНЯТЫЙ ПАРАНОИКОМ
Ален Делон, заказные убийства и туристическая столица Европы, охваченная увяданием, в культовой картине окончательно раскрепостившегося Жан-Пьера Мельвиля
САМУРАЙ: ФИЛЬМ О ШИЗОФРЕНИКЕ, СНЯТЫЙ ПАРАНОИКОМ
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 21.05.2020
Ален Делон, заказные убийства и туристическая столица Европы, охваченная увяданием, в культовой картине окончательно раскрепостившегося Жан-Пьера Мельвиля
САМУРАЙ: ФИЛЬМ О ШИЗОФРЕНИКЕ, СНЯТЫЙ ПАРАНОИКОМ
СЕРГЕЙ ЧАЦКИЙ | 21.05.2020
Ален Делон, заказные убийства и туристическая столица Европы, охваченная увяданием, в культовой картине окончательно раскрепостившегося Жан-Пьера Мельвиля
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Режиссер: Жан-Пьер Мельвиль
Страна: Франция, Италия
Год: 1967
Новый день — новая работенка. Но не стоит торопиться почем зря — перед ответственным заказом необходимо собраться с мыслями, недолго полежав на кровати с сигаретой в зубах. Главное — почаще поглядывать на часы и грамотно рассчитать время.
Последовательность действий типовая, отработанная до уровня условного рефлекса: накинуть плащ с карманами поглубже и воротником повыше, натянуть шляпу с широкими полями, без лишнего шума реквизировать авто поприличнее, заглянуть на огонёк к механику, дабы скрутить «угнанные» номера и одолжить убойный шестизарядник. Уже почти семь вечера, а значит, стоит зарулить к любвеобильной подруге Жанне и договориться с ней об алиби. Теперь-то можно отправиться на дело — ни минутой раньше, ни минутой позже. Кто знает, может даже удастся приумножить имеющиеся на руках франки за покерным столом, если операция пройдет без шума и пыли.
Данный план составил Жеф Костелло. Тридцать лет от роду, холост, не отличается многословностью и всегда одет с иголочки. Он — наемный убийца, возможно, лучший в Париже. После него никогда не остаётся улик, а присущие ему методичность и нездоровый перфекционизм гарантируют его незадачливым «клиентам» уровень сервиса, которому позавидуют Леон и Артур Бишоп.
Никто не в силах подвергнуть сомнению профессионализм Жефа. Никто, кроме Жан-Пьера Мельвиля. Рождённый с фамилией Грюмбах, участник французского Сопротивления, убежденный анархист правого толка и один из главных вдохновителей Новой волны, знает толк в захватывающем криминальном кино. В конце концов, что это за драма такая, если протагонист в ней не ошибается или не подвергает сомнениям собственные убеждения?
Страна: Франция, Италия
Год: 1967
Новый день — новая работенка. Но не стоит торопиться почем зря — перед ответственным заказом необходимо собраться с мыслями, недолго полежав на кровати с сигаретой в зубах. Главное — почаще поглядывать на часы и грамотно рассчитать время.
Последовательность действий типовая, отработанная до уровня условного рефлекса: накинуть плащ с карманами поглубже и воротником повыше, натянуть шляпу с широкими полями, без лишнего шума реквизировать авто поприличнее, заглянуть на огонёк к механику, дабы скрутить «угнанные» номера и одолжить убойный шестизарядник. Уже почти семь вечера, а значит, стоит зарулить к любвеобильной подруге Жанне и договориться с ней об алиби. Теперь-то можно отправиться на дело — ни минутой раньше, ни минутой позже. Кто знает, может даже удастся приумножить имеющиеся на руках франки за покерным столом, если операция пройдет без шума и пыли.
Данный план составил Жеф Костелло. Тридцать лет от роду, холост, не отличается многословностью и всегда одет с иголочки. Он — наемный убийца, возможно, лучший в Париже. После него никогда не остаётся улик, а присущие ему методичность и нездоровый перфекционизм гарантируют его незадачливым «клиентам» уровень сервиса, которому позавидуют Леон и Артур Бишоп.
Никто не в силах подвергнуть сомнению профессионализм Жефа. Никто, кроме Жан-Пьера Мельвиля. Рождённый с фамилией Грюмбах, участник французского Сопротивления, убежденный анархист правого толка и один из главных вдохновителей Новой волны, знает толк в захватывающем криминальном кино. В конце концов, что это за драма такая, если протагонист в ней не ошибается или не подвергает сомнениям собственные убеждения?
С наступлением шестой декады ХХ века Мельвиль «покладистый», поставивший «Боб — прожигатель жизни» и «Молчание моря», передал эстафету Мельвилю «непримиримому». Если кто-то на этом свете и способен наставлять палок в колёса месье Костелло, то только создатель «Стукача» и «Второго дыхания». Потому, товарищ киллер, разбирайтесь с проблемным заказом собственноручно. По людям стрелять — не языком молоть.
Хотя, признаться честно, разговаривают здесь мало и неохотно. Светские беседы по поводу и без сильно бьют по «эмоциональному вакууму», в пучины которого погружены действующие лица «Самурая». В особенности Жеф Костелло, то ли копящий в подкорке параграфы из пятого класса МКБ-10, то ли пребывающий в сером и холодном персональном чистилище. Атмосфера картины держится разреженной и депрессивной на протяжении всего хронометража, что подчеркивается тоскливыми завываниями синтезатора Франсуа де Рубэ.
Этим фильмом открывается заключительный этап творческой деятельности Мельвиля, среди некоторых критиков нареченный «периодом буддистского триллера». Пускай, одного только эпиграфа, якобы взятого из Бусидо, недостаточно для приравнивания «Самурая» к художественным произведениям азиатской формации, отдельные элементы восточной культуры фильму всё-таки свойственны. Здесь нашлось место и меланхолии, и неспешному повествованию, и медитативным планам, демонстрирующим главного героя, подкармливающего домашнюю канарейку, потягивающего папиросу или трясущегося в общественном транспорте. «Нет более глубокого одиночества, чем одиночество самурая, разве что, может быть, одиночество тигра в джунглях» — вполне подходящий жизненный девиз для строгого приверженца кофейно-табачной диеты, зарабатывающего на хлеб умерщвлением влиятельных незнакомцев.
Хотя, признаться честно, разговаривают здесь мало и неохотно. Светские беседы по поводу и без сильно бьют по «эмоциональному вакууму», в пучины которого погружены действующие лица «Самурая». В особенности Жеф Костелло, то ли копящий в подкорке параграфы из пятого класса МКБ-10, то ли пребывающий в сером и холодном персональном чистилище. Атмосфера картины держится разреженной и депрессивной на протяжении всего хронометража, что подчеркивается тоскливыми завываниями синтезатора Франсуа де Рубэ.
Этим фильмом открывается заключительный этап творческой деятельности Мельвиля, среди некоторых критиков нареченный «периодом буддистского триллера». Пускай, одного только эпиграфа, якобы взятого из Бусидо, недостаточно для приравнивания «Самурая» к художественным произведениям азиатской формации, отдельные элементы восточной культуры фильму всё-таки свойственны. Здесь нашлось место и меланхолии, и неспешному повествованию, и медитативным планам, демонстрирующим главного героя, подкармливающего домашнюю канарейку, потягивающего папиросу или трясущегося в общественном транспорте. «Нет более глубокого одиночества, чем одиночество самурая, разве что, может быть, одиночество тигра в джунглях» — вполне подходящий жизненный девиз для строгого приверженца кофейно-табачной диеты, зарабатывающего на хлеб умерщвлением влиятельных незнакомцев.
«Самурай» — это работа, в которой авторский почерк режиссёра сформирован, весь прошлый опыт саккумулирован, а знакомый киноязык обретает железобетонную целостность. Данная лента, равно как и последующие за ней «Красный круг» и «Полицейский» — фильмы минималистичные и сбалансированные. Фильмы, производство которых сподвигло Мельвиля ступить на территорию фанатичного педантизма: настолько тщательно он утюжит каждую сцену, насколько же выверено Жеф чеканит оправдательные реплики на допросе в жандармерии.
Неукоснительное следование догме «Ничто не имеет значения, кроме кино», тем не менее, не лишает «Самурая» в определенной степени инфантильной брутальности, свойственной многим гангстерским фильмам, снятым в послевоенном Голливуде. Мельвилиь подвергает фетишизации все внешние атрибуты американского нуара, начиная смакованием оружия с одеждой и заканчивая отдельными бытовыми ритуалами героев. Если Костелло манерно поправляет шляпу или ведёт огонь от бедра, то происходят эти жесты не во имя содержательности. Для режиссёра куда важнее подчеркнуть колорит эпизода, по-мальчишески восторгаясь тем, насколько круты головорезы по ту сторону экрана.
Мельвиль умело культивирует пессимизм нео-нуара вперемешку с канонами непоседливых вестернов Форда и Хоукса. В степени, достаточной для того, чтобы эстетизировать узнаваемые жанровые клише, не опускаясь при этом до уровня позерства. Постановщик американизирует всё и вся внутри кадра, однако назвать визуальные образы в «Самурае» вторичными нельзя. Как ни крути, а облик Франции на заре правления генерала де Голля успешно пробивается сквозь толщу аллюзий на монохромные самородки Билли Уайлдера и Джона Хьюстона. Париж для Мельвиля, всё равно, что Нью-Йорк для Скорсезе или Рим для Соррентино — не безмолвная декорация, а полноценный участник событий. Сколь бы щедрыми на харизму не были Ален Делон с Франсуа Перье, город, захваченный в объектив чуткой камеры Анри Декаэ, передает опустошенность героев и упадочные настроения истории столь же эффективно, сколь и его молчаливые экранные коллеги из плоти и крови.
Неукоснительное следование догме «Ничто не имеет значения, кроме кино», тем не менее, не лишает «Самурая» в определенной степени инфантильной брутальности, свойственной многим гангстерским фильмам, снятым в послевоенном Голливуде. Мельвилиь подвергает фетишизации все внешние атрибуты американского нуара, начиная смакованием оружия с одеждой и заканчивая отдельными бытовыми ритуалами героев. Если Костелло манерно поправляет шляпу или ведёт огонь от бедра, то происходят эти жесты не во имя содержательности. Для режиссёра куда важнее подчеркнуть колорит эпизода, по-мальчишески восторгаясь тем, насколько круты головорезы по ту сторону экрана.
Мельвиль умело культивирует пессимизм нео-нуара вперемешку с канонами непоседливых вестернов Форда и Хоукса. В степени, достаточной для того, чтобы эстетизировать узнаваемые жанровые клише, не опускаясь при этом до уровня позерства. Постановщик американизирует всё и вся внутри кадра, однако назвать визуальные образы в «Самурае» вторичными нельзя. Как ни крути, а облик Франции на заре правления генерала де Голля успешно пробивается сквозь толщу аллюзий на монохромные самородки Билли Уайлдера и Джона Хьюстона. Париж для Мельвиля, всё равно, что Нью-Йорк для Скорсезе или Рим для Соррентино — не безмолвная декорация, а полноценный участник событий. Сколь бы щедрыми на харизму не были Ален Делон с Франсуа Перье, город, захваченный в объектив чуткой камеры Анри Декаэ, передает опустошенность героев и упадочные настроения истории столь же эффективно, сколь и его молчаливые экранные коллеги из плоти и крови.
«Фильм о шизофренике, снятый параноиком» — резюмирует своё детище сам господин Жан-Пьер. Утверждение не лишено смысла, учитывая минорные тона картины и хроническую хандру Жефа Костелло, лишь на пороге гибели способного показать свою человечность. Вот только уместнее будет использовать тезис «об идеалисте устами идеалиста». Кино Мельвиля — это, казалось бы, невозможный в природе симбиоз развлекательного и метафизического, что лишний раз доказывает высказывание режиссера: «Вы зовете людей на свой фильм не для того, чтобы учить их чему-либо, а чтобы удивлять их, доставлять им мюзик-холльное удовольствие, которым и является кино».
Его ленты продуманы вплоть до мельчайших деталей, а легендами о запредельной требовательности к подчиненным до сих пор пугают начинающих киноделов. Однако «Самурай» остается фильмом, существующим здравому смыслу вопреки. Всю сознательную жизнь Мельвиль являлся противником псевдоинтеллектуальной макабристики. Не в угоду твердолобых кинокритиков он корпел над монтажным столом, а ради зрителя, уверовавшего в неумолимую силу «магии кино». «Самурай» — живое тому подтверждение, не только переизобретающее годаровскую формулу «женщина плюс пистолет», но и способное потягаться со многими современными представителями «жанрового авторского» во всём, что касается стиля и глубины. Ситуация парадоксальная, но тут уж ничего не попишешь: «Иногда и веселость бывает грустна, а у печали сияет улыбка на устах».
Редактор: Лена Черезова
Его ленты продуманы вплоть до мельчайших деталей, а легендами о запредельной требовательности к подчиненным до сих пор пугают начинающих киноделов. Однако «Самурай» остается фильмом, существующим здравому смыслу вопреки. Всю сознательную жизнь Мельвиль являлся противником псевдоинтеллектуальной макабристики. Не в угоду твердолобых кинокритиков он корпел над монтажным столом, а ради зрителя, уверовавшего в неумолимую силу «магии кино». «Самурай» — живое тому подтверждение, не только переизобретающее годаровскую формулу «женщина плюс пистолет», но и способное потягаться со многими современными представителями «жанрового авторского» во всём, что касается стиля и глубины. Ситуация парадоксальная, но тут уж ничего не попишешь: «Иногда и веселость бывает грустна, а у печали сияет улыбка на устах».
Редактор: Лена Черезова
Понравился материал?
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Поддержать «Кинотексты»
Любое Ваше пожертвование поможет развитию нашего независимого журнала.
