Кинотексты
Молодые авторы о кино
АРСЕНИЙ ТЕРОЕВ | 17 МАРТА 2021
ПОСЛЕДНИЕ И ПЕРВЫЕ ЛЮДИ:
О, ПРЕКРАСНЫЙ ДУХ!
Фильм Йохана Йоханнссона, прославляющий человека в его способности принять собственную гибель
ПОСЛЕДНИЕ И ПЕРВЫЕ ЛЮДИ:
О, ПРЕКРАСНЫЙ ДУХ!
О, ПРЕКРАСНЫЙ ДУХ!
АРСЕНИЙ ТЕРОЕВ | 17.03.2021
Фильм Йохана Йоханнссона, прославляющий человека в его способности принять собственную гибель
ПОСЛЕДНИЕ И ПЕРВЫЕ ЛЮДИ:
О, ПРЕКРАСНЫЙ ДУХ!
О, ПРЕКРАСНЫЙ ДУХ!
АРСЕНИЙ ТЕРОЕВ | 17.03.2021
Фильм Йохана Йоханнссона, прославляющий человека в его способности принять собственную гибель
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Режиссер: Йохан Йоханнссон
Страна: Исландия
Год: 2020
Грубая скалистая почва, величественные горы Исландии и одинокие скульптуры-истуканы, отсылающие то ли к образам конструктивизма XX века, то ли к архитектуре цивилизации майя; прямоугольник серого неба и по-космически холодное размеренное закадровое повествование о предрешенности человеческого вида — все это получило особенную окраску в свете депрессивного 2020-го года. Людям, зажатым в стенах квартиры, напротив монитора и в окружении, зачастую, раздражающих сожителей, было необходимо уединение, которое подарил им влившийся в разгорающийся ковидный дискурс фильм «Последние и первые люди» (премьера фильма состоялась в конце февраля 2020 года).
Для композитора фильмов Дени Вильнева, «Мэнди» и «Вселенной Стивена Хокинга» — это полнометражный режиссерский дебют, одновременно ставший и последней картиной Йохана Йоханнссона (он умер в начале 2018 года). Вольная адаптация романа «Последние и первые люди» Олафа Стэплдона, постулирующего могущество эволюции человеческого разума и духа, может, и уступает оригиналу в деталях, но точно блюдет размах самой масштабной на момент написания (1930 год) проекции будущего. Помогает Йоханнссону в этом норвежский оператор Стурла Брандт Гревлен — восходящая звезда, для которой 2020 год был отмечен блестящей работой над лентами «Ширли» и «Еще по одной». В связи с полным отсутствием какого-либо внутрикадрового действия большинство работы по «оживлению» сцен практически полностью легло на его плечи.
Страна: Исландия
Год: 2020
Грубая скалистая почва, величественные горы Исландии и одинокие скульптуры-истуканы, отсылающие то ли к образам конструктивизма XX века, то ли к архитектуре цивилизации майя; прямоугольник серого неба и по-космически холодное размеренное закадровое повествование о предрешенности человеческого вида — все это получило особенную окраску в свете депрессивного 2020-го года. Людям, зажатым в стенах квартиры, напротив монитора и в окружении, зачастую, раздражающих сожителей, было необходимо уединение, которое подарил им влившийся в разгорающийся ковидный дискурс фильм «Последние и первые люди» (премьера фильма состоялась в конце февраля 2020 года).
Для композитора фильмов Дени Вильнева, «Мэнди» и «Вселенной Стивена Хокинга» — это полнометражный режиссерский дебют, одновременно ставший и последней картиной Йохана Йоханнссона (он умер в начале 2018 года). Вольная адаптация романа «Последние и первые люди» Олафа Стэплдона, постулирующего могущество эволюции человеческого разума и духа, может, и уступает оригиналу в деталях, но точно блюдет размах самой масштабной на момент написания (1930 год) проекции будущего. Помогает Йоханнссону в этом норвежский оператор Стурла Брандт Гревлен — восходящая звезда, для которой 2020 год был отмечен блестящей работой над лентами «Ширли» и «Еще по одной». В связи с полным отсутствием какого-либо внутрикадрового действия большинство работы по «оживлению» сцен практически полностью легло на его плечи.
Слайд-шоу, которое по сути из себя представляет весь визуальный ряд «Последних и первых людей» — есть, на самом деле, не что иное, как проекция воображения, литературного представления условий жизни и быта «последних» людей. Наполняют картину сменяющие друг друга кадры со сложными геометрическими объектами или, наоборот, появляющиеся в разных частях фрейма округлые архитектурные формы и гладкие искусственно созданные поверхности; где-то симметричные, где-то — асимметричные; и практически везде точно вливающиеся в гармонию с природным ландшафтом. Это — своеобразный тест Роршаха, дающий возможность пережить неповторимый опыт просмотра фильма, где именно зритель приписывает тем или иным объектам в кадре то или иное значение.
Поле для бесконечного множества интерпретаций чарующего и леденящего закадрового монолога Тильды Суинтон, которым стали «Последние и первые люди», — есть свойство другого, родственного фильмам вида искусства. Отсутствие действия, статичность и упор на воображение зрителя говорят о литературной природе картины. Растягивающийся, вяло переливающийся от одной композиции к другой, саундтрек фильма, монохромный визуальный ряд «Последних и первых людей» и томное повествование синтезируются вместе в поэзию, ощутить которую, казалось, можно было, только читая книгу.
Жанр фильма — стилизованный под мокьюментари фантастический эпос. Голос Тильды Суинтон, вещающий о предрешенном исходе человеческой цивилизации — это лишь сообщения, которые, как говорит представитель «последних» людей, они нашли способ посылать нам сквозь время, в прошлое.
Начав цикл сообщений с описания внешнего вида, уклада жизни, истории и устройства общества «последних», передающий послания постепенно переходит к вопросу выживания человека. Неутешительный итог размышлений приводит рассказчика к обеспокоенности судьбой «первых» и их незаинтересованностью в собственном выживании.
Homo sapiens (мы) действительно игнорирует послания из будущего, и именно поэтому в фильме отсутствует обратная связь с Земли. Но в конечных сообщениях представитель «последних» людей, потеряв последнюю надежду на освоение планет и звезд вне Солнечной системы, наоборот, пребывает, кажется, в состоянии светлой меланхолии, здраво оценивая реальную обстановку дел: если Солнцу и суждено взорваться и уничтожить единственную в системе разумную форму жизни, то и встретить закат цивилизации ее последним индивидам следует с достоинством и радостью от осознания своего исхода.
Поле для бесконечного множества интерпретаций чарующего и леденящего закадрового монолога Тильды Суинтон, которым стали «Последние и первые люди», — есть свойство другого, родственного фильмам вида искусства. Отсутствие действия, статичность и упор на воображение зрителя говорят о литературной природе картины. Растягивающийся, вяло переливающийся от одной композиции к другой, саундтрек фильма, монохромный визуальный ряд «Последних и первых людей» и томное повествование синтезируются вместе в поэзию, ощутить которую, казалось, можно было, только читая книгу.
Жанр фильма — стилизованный под мокьюментари фантастический эпос. Голос Тильды Суинтон, вещающий о предрешенном исходе человеческой цивилизации — это лишь сообщения, которые, как говорит представитель «последних» людей, они нашли способ посылать нам сквозь время, в прошлое.
Начав цикл сообщений с описания внешнего вида, уклада жизни, истории и устройства общества «последних», передающий послания постепенно переходит к вопросу выживания человека. Неутешительный итог размышлений приводит рассказчика к обеспокоенности судьбой «первых» и их незаинтересованностью в собственном выживании.
Homo sapiens (мы) действительно игнорирует послания из будущего, и именно поэтому в фильме отсутствует обратная связь с Земли. Но в конечных сообщениях представитель «последних» людей, потеряв последнюю надежду на освоение планет и звезд вне Солнечной системы, наоборот, пребывает, кажется, в состоянии светлой меланхолии, здраво оценивая реальную обстановку дел: если Солнцу и суждено взорваться и уничтожить единственную в системе разумную форму жизни, то и встретить закат цивилизации ее последним индивидам следует с достоинством и радостью от осознания своего исхода.
«Несмотря ни на что, мы наполнены триумфальной любовью к нашей судьбе», — звучит в последнем сообщении все такой же равномерный и бездушный голос Тильды Суинтон. Жизнь, а не выживание — вот настоящая цель человека как вида, обреченного на погибель. Иметь способность ощущать и оценивать положительные и отрицательные моменты существования — дар, уникальная возможность, доступная во всей Вселенной (разумная жизнь за пределами нашей планетной системы так и не была обнаружена спустя несколько миллиардов лет) только человеку. Так почему бы не сплотиться и не провести последние моменты вместе, соорудив шалаш, дающий хотя и эфемерную, но вполне ощутимую моральную поддержку?
«Седьмая печать» Ингмара Бергмана, «Мертвец» Джима Джармуша и, в конце концов, «Последние и первые люди» — рассуждения о жизни, смерти и судьбе в них как будто не могут вестись вне рамок черно-белой палитры, дополнительно подчеркивающей неизбежность двух краеугольных максим — есть рождение, и есть закономерная гибель. Быть первым и последним в этой гонке мироздания — значит уже совершить то, что не было доступно эмбрионам других потенциальных цивилизаций в других уголках Вселенной. И не важно, как бы долго жили бессмертные «последние» люди. То, чему суждено умереть — умрет. Ведь величественные звезды, которыми восхищаются «последние», также смертны (и Солнце это лишний раз доказывает), но они лишены самого важного — прекрасного человеческого духа, заставляющего человека не робеть даже перед лицом предстоящей кончины.
«Дух» становится ответом на вопрос о поиске прибежища для спасения людей. Долгое время прагматичные и рациональные «последние» игнорировали этот ненужный аппендикс, давно удаленный, видимо, за отсутствием практической пользы, из-за чего в их посланиях ни разу не упоминается главный продукт культуры человека — искусство последнего звена цивилизации.
Главный герой «Мертвеца», Билл Блейк, чтобы пройти путь от жизни к смерти и стать великим поэтом Уильямом Блейком, в последнем приключении по Америке неосознанно обращается к естественному человеческому, что даровано нам от рождения, — желанию творить, сопровождавшему нашу цивилизацию с давних времен. Возможно, что своевременное неосознание «последних» людей объективной пользы абстрактного духа не привело бы фильм к такому светлому и жизнеутверждающему финалу. И тогда всю картину пришлось бы рассматривать через пессимистическую призму повести «Волны гасят ветер» братьев Стругацких, утверждающей восприятие неизбежности трагического исхода совсем не так, как это было задумано Йоханом Йоханнссоном.
«Седьмая печать» Ингмара Бергмана, «Мертвец» Джима Джармуша и, в конце концов, «Последние и первые люди» — рассуждения о жизни, смерти и судьбе в них как будто не могут вестись вне рамок черно-белой палитры, дополнительно подчеркивающей неизбежность двух краеугольных максим — есть рождение, и есть закономерная гибель. Быть первым и последним в этой гонке мироздания — значит уже совершить то, что не было доступно эмбрионам других потенциальных цивилизаций в других уголках Вселенной. И не важно, как бы долго жили бессмертные «последние» люди. То, чему суждено умереть — умрет. Ведь величественные звезды, которыми восхищаются «последние», также смертны (и Солнце это лишний раз доказывает), но они лишены самого важного — прекрасного человеческого духа, заставляющего человека не робеть даже перед лицом предстоящей кончины.
«Дух» становится ответом на вопрос о поиске прибежища для спасения людей. Долгое время прагматичные и рациональные «последние» игнорировали этот ненужный аппендикс, давно удаленный, видимо, за отсутствием практической пользы, из-за чего в их посланиях ни разу не упоминается главный продукт культуры человека — искусство последнего звена цивилизации.
Главный герой «Мертвеца», Билл Блейк, чтобы пройти путь от жизни к смерти и стать великим поэтом Уильямом Блейком, в последнем приключении по Америке неосознанно обращается к естественному человеческому, что даровано нам от рождения, — желанию творить, сопровождавшему нашу цивилизацию с давних времен. Возможно, что своевременное неосознание «последних» людей объективной пользы абстрактного духа не привело бы фильм к такому светлому и жизнеутверждающему финалу. И тогда всю картину пришлось бы рассматривать через пессимистическую призму повести «Волны гасят ветер» братьев Стругацких, утверждающей восприятие неизбежности трагического исхода совсем не так, как это было задумано Йоханом Йоханнссоном.
Странно было бы не упомянуть также и музыку фильма, которая наряду с операторскими и художественными решениями является неотъемлемым кусочком пазла космической поэзии «Последних и первых людей». Так же как и истуканы, мелькающие в кадре во время описания внешности «последних», отсылающие своим видом к абсолютно разным временным и культурным традициям, музыка вбирает в себя множество составляющих, возникавших в разное время на протяжение эволюции искусства людей.
Так, например, типичный космический эмбиент рифмуется с древними хоровыми напевами, привычным скрипичным оркестром и духовыми инструментами, обладающими крайне необычным, островитянским, нематериковым звучанием. Подобное единение культурных слоев искусства в фильме может намекать на кризис самого понятия «искусство» в глазах «последних» людей. Все самое значимое было сказано, изображено, показано и исполнено, и возможно, постепенный отказ от духовных практик — есть также закономерность человеческой цивилизации.
Нарастающее внимание к материальному и прагматичному миру, логически и научно объясняемому, — своего рода бегство от природы человека, сбежать от которой на самом деле нельзя даже на самый дальний от разрастающегося Солнца и приемлемый для жизни Нептун. Ведь и практические проблемы исчерпываются или остаются без решения, когда ты оказываешься первым и последним во Вселенной. В отличие от Джорджа Лукаса или Фрэнка Герберта Олаф Стэплдон и Йохан Йоханнссон не рисуют человечеству фантастических инопланетных соседей, из взаимоотношений с которым люди могут черпать бесконечные нравственные, межрасовые, этические и любые другие конфликты.
С суровой хваткой «Интерстеллара» автор фильма делает главных героев одинокими, оставляет их наедине с самими собой. А что может быть страшнее, чем оказаться единственным в открытом космосе?
Так, например, типичный космический эмбиент рифмуется с древними хоровыми напевами, привычным скрипичным оркестром и духовыми инструментами, обладающими крайне необычным, островитянским, нематериковым звучанием. Подобное единение культурных слоев искусства в фильме может намекать на кризис самого понятия «искусство» в глазах «последних» людей. Все самое значимое было сказано, изображено, показано и исполнено, и возможно, постепенный отказ от духовных практик — есть также закономерность человеческой цивилизации.
Нарастающее внимание к материальному и прагматичному миру, логически и научно объясняемому, — своего рода бегство от природы человека, сбежать от которой на самом деле нельзя даже на самый дальний от разрастающегося Солнца и приемлемый для жизни Нептун. Ведь и практические проблемы исчерпываются или остаются без решения, когда ты оказываешься первым и последним во Вселенной. В отличие от Джорджа Лукаса или Фрэнка Герберта Олаф Стэплдон и Йохан Йоханнссон не рисуют человечеству фантастических инопланетных соседей, из взаимоотношений с которым люди могут черпать бесконечные нравственные, межрасовые, этические и любые другие конфликты.
С суровой хваткой «Интерстеллара» автор фильма делает главных героев одинокими, оставляет их наедине с самими собой. А что может быть страшнее, чем оказаться единственным в открытом космосе?
Так или иначе, «Последние и первые люди» являются ящиком Пандоры, открывать который ни в коем случае нельзя с мыслью «что хотел сказать автор?». Потенциальный объем информации, помещающейся в одной единственной сцене картины, может исчисляться сотнями слов и изречений, каждое из которых в разной степени станет оригинальным и в равной степени всеобъемлющим и человеческим, потому что будет продуктом прекрасного духа человека, который еще верит в искусство и спасение в этом самом искусстве.
Редактор: Лена Черезова
Редактор: Лена Черезова
Понравился материал?
ПОДЕЛИТЬСЯ ТЕКСТОМ
Поддержать «Кинотексты»
Любое Ваше пожертвование поможет развитию нашего независимого журнала.
