МНЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ:
В ПОПЫТКАХ ПОВЗРОСЛЕТЬ

Режиссер: Марлен Хуциев
Страна: CCCР
Год: 1964

Тернист и долог путь в Эдем, однако не сравнится ему с хитросплетениями коридоров департамента Госкино. Несложно ненароком заплутать, расхаживая меж прокуренных кабинетов, что оборудовали в бывшей усадьбе промышленника Георгия Лианозова ещё в начале прошлого века. В тех стенах от цензора к цензору беспрестанно кочевали сотни бобин с пленкой, ожидающих положительной характеристики от партийных надзирателей, чьей твердою рукою на помятый документ наносился заветный оттиск заверительной печати.

Прошла через это бюрократическое Чистилище и «Застава Ильича» Марлена Хуциева — автора пронзительных мелодрам «Весна на Заречной улице» и «Два Фёдора». Служащие Государственного комитета по кинематографии крайне неохотно допустили картину молодого режиссёра к прокату, посчитав её произведением «крайне фрагментарным и неопределенным по смысловым акцентам». Даже сам Хрущев раскритиковал ленту Хуциева на встрече руководителей правительства с деятелями искусства в Кремле. Никита Сергеевич не обрадовался тому, что герои «Заставы Ильича», вопреки канонам кинематографического соцреализма, будучи простыми рабочими парнями знать не знают как им жить и к чему стремиться. Персонажи, вышедшие из-под пера талантливого студента сценарного отделения ВГИКа Геннадия Шпаликова, расценивались «недостойным олицетворением замечательной советской молодежи» на государственном уровне.

«Застава Ильича», породившая скепсис в кругах высших чинов Министерства Культуры РСФСР, была прилюдно обругана самим генсеком, после чего её отправили на тотальную переработку. Марлена Хуциева ожидал производственный ад, растянувшийся на два долгих года, в ходе которых пришлось переснимать большую часть сцен «Заставы». Не дополнять, не вносить поправки, а именно что переснимать — резать наживую, без анестезии. Проект, задуманный Хуциевым и сценаристом Феликсом Миронером ещё в 1959 году, болезненно доковылял до советского зрителя только к 1965-му. Доковылял под другим именем, «Мне двадцать лет», и в сокращенном виде, что, тем не менее, не помешало фильму стать одним из главных символов эпохи «оттепели».

Всё-таки прав оказался Михаил Ильич Ромм, после первого показа авторской версии «Заставы Ильича» обратившийся к Хуциеву с воодушевляющим изречением: «Марлен, вы оправдали свою жизнь!». Пускай до широких масс повторный выпуск «Мне двадцать лет» под родным именем и в первозданном виде доберется лишь под конец восьмидесятых, в самый разгар «перестройки».

Ах улицы, единственный приют,
Не для бездомных —
Для живущих в городе.
Мне улицы покоя не дают,
Они мои товарищи и вороги.

«Застава Ильича» отходит от традиций «утопического сталинизма», внедряемого в массы через музыкальные комедии Ивана Пырьева и Григория Александрова. Видение Хуциева отметает навязчивую героизацию пролетарского быта. Хоть с развенчанием культа личности Отца Народов идиллическое изображение жизни стахановцев-колхозников никуда не делось, влияние образа разудалых крестьян, вокалом орудующих также ловко, как и серпом, на сознание рядовых посетителей советских кинотеатров значительно уменьшилось.

На смену «Трактористам» и «Кубанским казакам» пришли более тонкие работы Данелии, Рязанова, Гайдая, Климова. «Хрущёвская» киношкола славила возросшую степень творческой свободы через лирические драмы и сатирические мюзиклы, выражавшие приближение невообразимого праздника жизни сквозь призму самоироничного мироощущения. Отныне светлое сегодня — не распоряжение вышестоящего должностного лица, а вполне осязаемый результат формирования новой советской ментальности. Союз потихоньку открывается Западу, репрессированных амнистируют «и можно говорить свободно про жизнь и про любовь». Кто бы оживленно не паясничал по ту сторону экрана, будь то монтажник Володя Ермаков или начальник дома культуры Серафим Иванович Огурцов, все как один вещают о том, что счастье совсем не за горами, и юным «шестидесятникам» доверена ответственная задача по его сотворению.

Период лиминальности нашёл своё отражение в творчестве Хуциева весьма нетривиальным способом. Та самая «постыдная и вредная» оригинальная версия «Заставы Ильича» не сталкивала консерваторов со «стремящимися к свободе в несвободной стране», а виртуозно сцепляла первых со вторыми в консонансном трёхчасовом ансамбле. Хуциев отвергал идеи о том, что ценности вновь пришедшие обязаны потоптаться по увядающим устоям, дабы закрепиться в общественном сознании — совершенно необязательно в спешке отмахиваться от актуальной повестки.

Режиссёр страстно желает возжечь пламя в сердцах жителей Союза — его лента преисполнена волей к переменам, надеждой на лучшее завтра, тягой к открытию новых горизонтов, восхищением безграничной силой молодости и верой в собственные силы. Тогда невозможно было представить строительство взаправдашнего коммунизма без демонстрации масштабного первомайского шествия или поэтического вечера в Политехническом музее, где старшее поколение в лице Окуджавы и Слуцкого выходит на контакт со стихотворцами будущего дня, кои представлены Евтушенко, Вознесенским, Рождественским да Ахмадуллиной.

В «Заставе Ильича» подобные эпизоды существуют в симбиозе с меланхоличными сценами морального бессилия главных героев, в свои двадцать лет прекрасно умеющих топтать кирзу и стучать кувалдой на заводе, но так и не научившихся заглядывать в жизнь за пределами «вчера» и «сегодня». Персонажи, придуманные Шпаликовым, неизменно вступают в противоречивые отношения с окружающей действительностью. Производственное стукачество на пару со светскими раутами в кругу пресыщенной столичной богемы, среди которой затесались даже Тарковский с Кончаловским, и оптимистичные зарисовки повседневных телодвижений лучезарных москвичей перемежается с душевными терзаниями и полнейшей неуверенностью в наступающем дне.

Потому-то Марлен Хуциев и получил негласный статус «мученика» в рядах режиссёров времён «оттепели». Отснятый его командой материал преисполнен опасениями и беспокойством. Прошли времена запорожских комсомольцев — в «Заставе Ильича» советский гражданин представлен существом думающим, умеющим ставить под сомнения многие аспекты собственного бытия. Данный тип человека умеет видеть сквозь яркую ширму из воодушевляющих политсобраний и поголовного скандирования патриотичных лозунгов, формируя внутри себя архетип существа с мозгами и субъективным мнением. Более опасного внутреннего идеологического противника для закрытой плановой экономики придумать просто-напросто невозможно. Опасения совета Госкино не оказались совсем уж безосновательными.

Мне кажется — не я по ним иду,
А подчиняюсь, двигаю ногами,
А улицы ведут меня, ведут,
По заданной единожды программе.

Вторую послевоенную декаду в искусстве по всему земному шару встречали по-разному. Итальянцы переносили повествовательный фокус на тяготы простых смертных, немцы боязливо критиковали свой некогда кровавый режим, американцы углублялись в депрессивный нуар, переосмысляя кинематографические техники ранних экспрессионистов, а французы начинали презирать приевшиеся устои «салонного кино». Наши соотечественники, прошедшие через мастерские Игоря Савченко и Михаила Калатозова, взяли курс на трагикомедии, между двумя их общепринятыми разновидностями «в общем, все умерли» и «в общем, всех жалко», отдавая предпочтение последней.

«Застава Ильича» — заметный первопроходец в направлении тогда еще диковинных «лирических комедий», наряду с иконическими «Я шагаю по Москве» и «Приходите завтра…». История вернувшегося с военной службы Сергея и его весьма натянутых отношений с Москвой времён «оттепели» изучает заложенную в себя эпоху очень комплексно. Не хладнокровно фиксирует, а именно что изучает, кропотливо препарируя реалии хрущевской России. Сергей в компании закадычных друзей, беспечного балагура и сердцееда Николая да покладистого семьянины Славы, мучительно ищет свой индивидуальный путь в жизни, стихийно подчиняясь диктату повсеместной для той эпохи парадигмы «семья-работа-дети».

Герои Хуциева и Шпаликова не застрахованы от разладов и внешнего «агрессора» в виде неумолимого хода времени — их невзгоды не получится устранить взмахом волшебной палочки. Более того, препятствия на пути к личностному становлению не исчезнут из пространства фильма даже после финальных титров — часовые-красноармейцы в очередной раз произведут смену караула близ мавзолея Ленина, знаменуя воинским ритуалом оборот Земли вокруг своей оси, однако завершение картины останется достаточно туманным. Причём открытый финал предстанет таковым не столько для действующих лиц, сколько для молодых советских зрителей, коим и было предначертано сие жизнеутверждающее монохромное послание.

Стоит ли всецело полагаться на опыт наших отцов? Правильно ли мы поступаем, выбирая ранее остепенение? Насколько тяжело оставить позади беззаботную юность, не навредив своему и без того не самому предсказуемому будущему? Даже покойный отец Серёжи, сложивший голову на фронтах Великой Отечественной, предстанет перед сыном в виде призрака и, в ходе полупьяного тет-а-тет, не сумеет поддержать отпрыска дельным советом. Он погиб в двадцать один год, а главному герою уже стукнуло двадцать три, да и наблюдать мирное небо над головой ему куда привычнее — чем же простак в армейской шинели поможет запутавшемуся в себе нонконформисту поневоле? И стоит ли вчерашним пионерам, сидящим в кинозале, ждать помощи от прошлого, когда неумолимо приближается грядущее, и никто лучше их самих не сможет распорядиться собственными судьбами.

Программе переулков дорогих,
Намерений веселых и благих.